Великий Гэтсби

Работа поглощала практически весь световой день. По утрам я направлял свои стопы в некую конторку со скромным названием «Честный кредит», и ласковое в это время суток солнце мягко отбрасывало мою верную тень на запад, пока я пробирался узкими расселинами улиц меж белых небоскребов Нью — Йорка. Со временем я узнал по именам многих молодых клерков и биржевых маклеров, и мы частенько завтракали вместе в мрачных и набитых битком, но зато дешевых ресторанчиках крошечными свиными сосисками с картофельным пюре и кофе — на десерт. У меня даже завязался короткий, но бурный роман с девушкой, которая жила в Джерси — Сити и работала в отделе депозитных счетов, но ее брат при встрече стал бросать на меня злобные взгляды, так что уже в июле я решил вполне уместным прервать эту связь, воспользовавшись ее отъездом в отпуск.

Ежедневно я обедал в ресторанчике Йельского клуба — и это было, пожалуй, самое мрачное время в течение рабочего дня, — потом поднимался по лестнице на второй этаж, в библиотеку, и с добрый час упорно грыз гранит инвестиций и кредитов. Среди членов клуба было немало кутил, но в библиотеку они не поднимались, так что работал я без помех. Вечером, если погода позволяла, я спускался вниз по Мэдисон — авеню, проходил мимо старинного «Мюррей — хилл отеля», поворачивал по 33–стрит и выходил прямо к Пенсильванскому вокзалу.

Я начал привыкать к колоритной и даже авантюрной атмосфере нью — йоркских вечеров, безоговорочно полюбил состояние того необъяснимого удовлетворения, которое испытываешь, глядя на беспрестанное мельтешение мужчин, женщин и машин на улицах и площадях большого города. Мне нравилось бродить по Пятой авеню среди вечно куда‑то спешащих нью — йоркцев, выбирать взглядом женщин с изысканной романтической внешностью и загадывать: вот сейчас познакомлюсь с ней, войду в ее судьбу, и никто никогда ничего не узнает, — а если и узнает, ни в чем не упрекнет. Время от времени я мысленно следовал за своей избранницей и провожал ее прямо до апартаментов на углу какой‑нибудь старинной, полной таинственного очарования улочки, и она смотрела на меня с загадочной улыбкой, прежде чем скрыться в уютном полумраке за дверью. Бывало и так, что очарованные сумерки восточной столицы как бы отторгали меня, — тогда я чувствовал одиночество, грызущее душу, и ощущал эту безнадежность и в других — бедных молодых клерках, тоскующих у роскошных витрин в ожидании опостылевшего часа одинокого холостяцкого ужина, молодых нищих клерков, прекрасно понимающих, что проходят лучшие мгновения и часы не только этого вечера, но и всей жизни, увы, такой быстротечной.

Позже, после восьми вечера, когда пульс живущего обычной суматошной жизнью города особенно учащался, в сумерках 40–стрит с трудом пропускали через свои склеротические вены потоки машин, едущие по направлению к «театральной миле», я чувствовал, что беспокойное сердце мое трепещет и рвется из груди. Неясные, прильнувшие друг к другу, тени в салонах такси, норовисто пофыркивающих на перекрестках, отголоски чужих песен и раскаты чужого смеха, малиновые огоньки сигарет, расцвечивающие полумрак витиеватыми вензелями, — все это тревожило и бередило душу. Нет, я не испытывал зависть, а только представлял себе, что это я мчусь куда‑то в погоне за неземными наслаждениями, — я искренне радовался за них и желал им только добра.

На какое‑то время я потерял из вида мисс Бейкер и встретился с ней снова только в середине лета. Я тешил свое самолюбие знакомством с чемпионкой по гольфу, любил бывать с ней в обществе и слышать восхищенный шепоток болельщиков и поклонников, знавших ее в лицо. Потом родилось и более сложное чувство. При этом не могло быть и речи о влюбленности — просто я был заинтригован, и мною двигало чисто мужское любопытство. Мне было крайне важно узнать, что же на самом деле скрыто за этой маской надменной пресыщенности — ведь рано или поздно все наносное и напускное слетит, как шелуха, обнажив истинную суть. Вскоре такой случай представился. Как‑то мы были с ней на приеме в одном доме, в Варвике, и она там бросила под проливным дождем взятую у приятелей машину — бросила, позабыв закрыть раздвижную крышу, а потом преспокойно солгала что‑то, объясняясь по этому поводу. И в этот момент я, наконец, вспомнил ту неприглядную историю, связанную с Джордан, которая забрезжила было в моей памяти во время нашей первой встречи у Бьюкененов. Я вспомнил, как на ее первом крупном турнире по гольфу в кулуарах пополз слушок, едва не попавший на первые полосы местных газет, что в полуфинале Джордан загнала мяч в невыгодную позицию и то ли подвинула его к лунке, то ли отодвинула от нее. Эта малоприятная история начала перерастать в крупный скандал, который все же удалось замять. Вначале отказался от своих первоначальных показаний мальчик — клюшконос, а потом и другой свидетель признался, что мог ошибиться. Так или иначе, но этот инцидент и замешанные в нем персоны сохранились в моей памяти.