Великий Гэтсби

Грустная мелодия вальса «Три часа утра», гвоздя нынешнего музыкального сезона, лилась из распахнутых дверей, и взгляд Дейзи скользнул мимо меня туда — к веселью и свету гостеприимного дома. Что и говорить, было нечто романтически притягательное в пестрой суете случайных встреч и ни к чему не обязывающих знакомств, чего так не хватало ей в упорядоченной нью — йоркской повседневности. Почему же так не хотелось ей уезжать отсюда, почему же не отпускала ее печальная мелодия? Неужели настолько хорош был незатейливый скромный вальс? Что же такого волшебного могло произойти в эти хмурые предрассветные часы? Может быть, ждала она, что скользнет сейчас кленовый листок — кораблик со снастями из паутинок по серебряной лунной дорожке, выпорхнет из него красавица — фея в ослепительном сиянии вечной юности и свежести и околдует, обворожит гостей, а с ними и хозяина, — и один лишь дерзкий взгляд ее очей сведет с ума Гэтсби, и позабудет он о пяти годах своей нерушимой верности. Кто знает…

— Ей совершенно не понравилось, — трагически прошептал Гэтсби.

— А, по — моему, очень даже понравилось.

— Нет, — терзался он, — нет, ей было скучно, и вообще…

Он замолчал, и я почувствовал, что Гэтсби искренне расстроен.

— Я все время ощущал какой-то барьер между нами: вроде бы она — рядом и вместе с тем далеко — далеко от меня. И я не мог, понимаете, не мог помочь ей это понять.

— Прошу прощения, вы это о танцах?

— О каких еще танцах? — Он нетерпеливо щелкнул пальцами, словно сбрасывая костяшки на счетах, а вместе с ними и все танцевальные вечера, которые устраивал в своем имении. — Старина, танцы здесь вообще не при чем.

Видимо, он хотел, чтобы Дейзи подошла к Тому и сказала, что не любит его, — ни больше и ни меньше, — а потом, перечеркнув таким образом последние четыре года своей жизни, можно было бы заняться утилитарной стороной дела, то есть оформлением будущих супружеских отношений. Наверное, после того как Дейзи обрела бы свободу, Гэтсби собирался вернуться с ней в Луисвилль и сыграть свадьбу в ее доме, как это и должна было произойти пять лет тому назад.

— А она не понимает, — сказал он. — А раньше могла понять практически все. Мы сидели с ней часами…

Он осекся и принялся мерить шагами опустевшую аллею, засыпанную апельсиновой кожурой, конфетными обертками и увядшими цветами.

— А не многого ли вы от нее хотите? — осторожно спросил я. — Прошлого не вернешь.

— Прошлого не вернешь? — недоверчиво переспросил он, как бы пробуя фразу на вкус. — Почему это не вернешь? Очень даже вернешь!

Он нетерпеливо огляделся по сторонам, будто прошлое затаилось где-то рядом, в тени его виллы, и достаточно было протянуть руку, чтобы крепко ухватить его за шкирку.

— Я сделаю все, чтобы вернуть то, на чем мы остановились пять лет назад, — сказал он и решительно добавил: — Абсолютно все. Она это поймет.

Он погрузился в воспоминания, и я почувствовал, что он мучительно пытается обрести в них самое себя или же какое-то необыкновенно важное для него чувство, что некогда растворилось без остатка во всепоглощающем пожаре любви. Да, судьба била его и ломала, и что-то навсегда осталось там — в начале пути, но если бы удалось вернуться к истокам и начать сначала, вероятно, и удалось бы еще повернуть все по — другому и понять, что же было безвозвратно утрачено — тогда, когда жизнь казалась бесконечной, и всё еще было впереди… …Пять лет тому назад, погожим осенним вечером, они бродили по городу, вдыхая терпкий аромат прелой листвы, и забрели на странную улицу, где не росли деревья, а сама она словно щерилась тротуаром, ослепительно белым в серебристом свете луны. Здесь они остановились и повернулись друг к другу. Похолодало, и ночь была полна той колдовской загадочности и неосознанного смятения, которые на изломе осени всегда испытывают натуры впечатлительные и романтические. Мягкий электрический свет, лившийся из окон, с жадностью вылизывал лужицы ночного мрака у их ног. Мне вдруг открылось, рассказывал Гэтсби, что плитки тротуара — вовсе не плитки, а призрачные ступеньки бесконечной лестницы, теряющейся в листве над нашими головами, и можно было бы подняться вверх, но только в одиночку, а уже там — у самого источника Мироздания — припасть к его живительным струям и глотнуть первозданной магической Силы самой матери Природы.

Его сердце билось все чаще и чаще, когда бледное от волнения лицо Дейзи придвигалось к его лицу, заслоняя полнеба. Их венчала ночь, и Гэтсби знал, стоит ему поцеловать ее, стоит ему опалить бренным дыханием потаенную мечту, как сразу же навсегда исчезнет чувство божественного полета и свободы. И он медлил, словно боялся спугнуть мгновение, прислушиваясь к самым чувствительным струнам своей души, камертонам Творца и хрустальным колокольчикам звезд. Он все-таки поцеловал ее, и нежного прикосновения его губ было достаточно для того, чтобы вся она раскрылась навстречу ему, как цветок. Инкарнация свершилась.