Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

Лагерь Хукер был поразительным и живописным новообразованием, напоминавшим картину «Вторая неделя в Городе Старателей 1870 года». Это было скопление деревянных будок и серо-белых палаток, соединенных паутиной дорог, с жесткими коричневыми плацами в окаймлении деревьев. Здесь и там стояли зеленые домики YMCA[235], неутешительные оазисы с удушливым запахом влажной фланели и закрытых телефонных будок, – и напротив каждого из них обычно находилась кипящая жизнью войсковая лавка, руководимая неторопливым офицером, который с помощью мотоциклетной коляски умудрялся превращать свое дежурство в приятную и непринужденную синекуру.

Взад-вперед по пыльным дорогам пролетали солдаты интендантской службы, тоже в мотоциклетных колясках. Взад-вперед проезжали генералы в правительственных автомобилях, время от времени останавливавшихся, чтобы привлечь внимание к чьей-то невнимательности, грозно нахмуриться при виде капитанов, марширующих во главе рот, установить помпезный ритм в этой красочной показухе, которая триумфально распространялась по всему лагерю.

В первую неделю после прибытия призывники из набора Энтони проходили через бесконечные прививки и физические осмотры, а также занимались предварительной муштрой. В эти дни он отчаянно уставал. Бойкий и добродушный сержант из отдела снабжения выдал ему обувь не того размера; в результате его ноги так распухали, что последние дневные часы превращались в настоящую муку. Впервые в жизни он мог броситься на койку между обеденным и вечерним построением и, словно с каждой секундой погружаясь в бездонную перину, мгновенно отойти ко сну, пока шум и смех вокруг него превращался в приятное бормотание сонных летних звуков. Утром он просыпался с ноющей болью в закоченевших мышцах, чувствовал себя пустым, как призрак, и торопился навстречу другим призрачным фигурам, толпившимся в серых проездах, пока резкий звук горна раздирал серые небеса.

Он находился в составе костяка пехотной роты примерно из ста человек. После неизменного завтрака с жирным беконом, холодным тостом и кашей все сто человек бросались к уборным, которые, как бы их ни чистили, всегда были невыносимыми, как туалеты в дешевых отелях. Потом на плац в нестройном строю, – человек, хромавший на левую ногу, гротескно расстраивал вялые попытки Энтони шагать в ногу, – где взводные сержанты либо демонстрировали неистовое рвение, чтобы произвести впечатление на рекрутов и офицеров, либо тихо рыскали рядом с линией строя, избегая видимых усилий и ненужной заметности.

Когда они оказывались на плацу, немедленно начиналась работа, и они снимали рубашки для гимнастики. Это была единственная часть дня, доставлявшая удовольствие Энтони. Лейтенант Кретчинг, заведовавший гимнастическими упражнениями, был жилистым и мускулистым, и Энтони добросовестно повторял его движения с ощущением, что делает нечто ценное для себя. Другие офицеры и сержанты расхаживали среди рекрутов со злонамеренностью школьников, время от времени собираясь вокруг какого-нибудь несчастного, плохо контролировавшего свои мышцы, и отдавая ему сумбурные инструкции и приказы. Когда им попадался особенно унылый и худосочный экземпляр, они задерживались возле него на целых полчаса, отпуская язвительные реплики и покатываясь со смеху.

Один низенький офицер по фамилии Хопкинс, который отслужил сержантом в действующей армии, был особенно несносным. Он воспринимал войну как дар возмездия, полученный им от высших богов, и постоянный рефрен его пылких речей заключался в том, что новобранцы не могут по достоинству оценить серьезность и ответственность «службы». Он считал, что достиг своего нынешнего величия благодаря сочетанию прозорливости и безупречной расторопности. Он имитировал тиранические наклонности каждого офицера, под командованием которого ему приходилось служить в былые времена. Хмурое выражение примерзло к его лицу; перед тем как дать рядовому разрешение съездить в город, он глубокомысленно взвешивал последствия такой отлучки для роты, армии и благополучия военного ремесла во всем мире.

Лейтенант Кретчинг, светловолосый, недалекий и флегматичный, неспешно ознакомил Энтони с тонкостями выполнения команд «смирно», «направо», «кругом» и «вольно». Его главным изъяном была забывчивость. Он целых пять минут мог держать роту в мучительном напряжении по команде «смирно», пока сам стоял перед строем и объяснял новое движение. В результате только люди в центре строя понимали, о чем речь, – те, что стояли по флангам, были слишком поглощены необходимостью смотреть прямо вперед.