Великий Гэтсби. Ночь нежна

Могли бы пропустить следующий экзамен и написать мне письмо. Мне недавно прислали какие-то грампластинки на случай, если я забуду свой урок, а я их перебила, и теперь сиделка не разговаривает со мной. Пластинки были на английском, так что сиделки все равно ничего бы не поняли. Один врач в Чикаго сказал, что я симулирую, но на самом деле он имел в виду, что я близняшка из шестерки, а он прежде никогда таких не видел. Но я тогда была настолько не в себе, что мне было все равно, что он там говорит; когда я не в себе, я обычно не обращаю внимания на то, что говорят вокруг, хоть бы меня называли даже миллионным близнецом.

Тем вечером Вы сказали, что могли бы научить меня развлекаться. Знаете, я думаю, что любовь – единственное, что есть, что должно быть у человека. Так или иначе, я рада, что Ваша любовь к работе не дает Вам скучать.

Tout а vous,[24]

Николь Уоррен.

Были и другие письма, где сквозь беспомощные паузы проступали более мрачные ритмы.

Дорогой капитан Дайвер,

пишу Вам потому, что мне не к кому больше обратиться, мне кажется, что если уж абсурдность этой ситуации очевидна такому больному человеку, как я, то Вам она тем более будет понятна. Мое душевное расстройство осталось позади, но я совершенно сломлена и унижена, не знаю уж, этого ли здесь добивались. Родным я постыдно безразлична, так что ждать от них помощи и сострадания не приходится. С меня довольно, притворяться, будто моя душевная болезнь излечима, означает лишь зря терять время и дальше разрушать собственное здоровье.

Я безнадежно заперта в этом полусумасшедшем доме только потому, что никто не сподобился сказать мне всю правду. Если бы я только знала то, что знаю сейчас, думаю, я сумела бы выстоять, потому что сил у меня достаточно, однако те, кто должен был это сделать, не сочли нужным открыть мне глаза.

А теперь, когда я все знаю, причем это знание досталось мне такой дорогой ценой, они продолжают высокомерно заявлять мне, что я должна верить в то же самое, во что верила раньше. Особенно один человек старается, но теперь я все понимаю.

Я так одинока вдали от друзей и семьи, на другом берегу Атлантики, и брожу здесь дни напролет в полном оцепенении. Если бы Вы смогли найти мне место переводчицы (я в совершенстве владею французским и немецким, довольно хорошо итальянским и немного испанским) или работу в полевом госпитале Красного Креста или в качестве квалифицированной сиделки, хотя для этого мне нужно было бы пройти дополнительную подготовку, Вы бы сделали для меня великое благое дело.

И снова:

Если Вас не удовлетворяют мои объяснения того, что происходит, Вы могли бы по крайней мере предложить свое, у Вас ведь лицо доброго кота, а не дурацки-приторная физиономия, какую, видимо, модно строить здесь. Доктор Грегори дал мне Вашу фотографию, на ней Вы не такой красивый, как в военной форме, но выглядите моложе.

Мой капитан,

мне было очень приятно получить Вашу открытку. Я так рада, что Вам нравится заваливать медсестер на экзаменах, – о, я прекрасно поняла то, что написано у Вас между строк. Только с первого момента нашего знакомства я считала, что Вы не такой, как другие.

Дорогой капитан,

сегодня я думаю одно, завтра другое. В этом вся моя беда, если не считать психических отклонений и неумения соразмерять свои поступки. Я бы с удовольствием проконсультировалась у любого психиатра, которого Вы могли бы порекомендовать. Здесь все только мокнут в ваннах и распевают “Резвись в своем саду”, будто у меня есть свой сад, чтобы резвиться, или хоть какая-нибудь надежда, которую я могла бы обрести, глядя хоть вперед, хоть назад. Вчера они снова пристали ко мне с тем же самым, и снова в кондитерской лавке, и я чуть не ударила продавца гирей, меня едва удержали.

Больше не буду Вам писать. Я слишком взвинчена.

Потом писем не было целый месяц. И вдруг – решительная перемена.

Я медленно возвращаюсь к жизни…

Сегодня – цветы и облака…

Война окончена, а я едва отдавала себе отчет в том, что она была…

Как вы были добры! За этим лицом белого кота наверняка таится глубокая мудрость, хотя этого и не скажешь по той фотографии, которую дал мне доктор Грегори…

Сегодня я ездила в Цюрих, так странно было снова увидеть город…

Сегодня ездили в Берн, там повсюду часы – так мило…

Сегодня мы забрались настолько высоко в горы, что смогли увидеть златоцветник и эдельвейсы…

После этого письма стали приходить реже, но он на все отвечал. В одном она признавалась:

Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь влюбился в меня так, как влюблялись мальчики до моей болезни. Впрочем, наверное, пройдут годы, прежде чем я смогу даже думать о чем-то подобном.

Когда Дик по какой-то причине задержался с ответом, она не на шутку разволновалась, как волнуются в таких случаях любовники:

Может быть, я Вам надоела?.. Нельзя, наверное, так навязываться… Я всю ночь не спала от страха, что Вы заболели.