Великий Гилельс

В начале двухтысячных годов мне довелось читать в музыкальном училище курс «История фортепианного исполнительства». Одной весьма хорошей студентке я дала задание к семинару: сделать сообщение о Гилельсе, опираясь на книгу С.М. Хентовой. Эта книга показалась более соответствующей училищному возрасту; Баренбойма они прочитают потом, подумалось мне.

Студентка усердно поработала и вышла отвечать. Слушая ее, я испытывала очень сложные чувства. Звучало следующее: «У него долго не получалось», «Он терпеливо преодолевал», «Все время не выходило», «Не мог одолеть Бетховена… Скрябина… Моцарта… Дебюсси…», «Очень много работал» и т.п. На лицах ребят я видела недоумение: предшествующий материал я часто иллюстрировала именно записями Гилельса, и они уже имели представление, что это за пианист. А тут перед мысленным взором слушающих доклад вставало туповатое, но очень старательное существо… И, главное, девочку ни в чем нельзя было упрекнуть: она верно передала не только букву, но и дух этой книги!

Разумеется, я вскоре прервала ее и обратилась к группе с пояснениями. Что книга писалась молодым автором, которая не всегда умела правильно интерпретировать сказанное самим пианистом: он отличался величайшей скромностью и требовательностью к себе, ставил перед собой грандиозные задачи и т.п. Но кто будет давать такие пояснения тысячам других читателей?

Как относился к результату труда С.М. Хентовой сам Эмиль Григорьевич, можно только догадываться. Без сомнения, он не мог не обратить внимания на то, что эта книга удивительно точно вписалась в концепцию «вечного ученика» и растиражировала ее. Приведу выдержку из письма Л.А. Баренбойма Э.Г. Гилельсу от 23 мая 1981 г.:

«Дорогой Эмиль Григорьевич… Я…закончил большую монографию о Николае Рубинштейне. …Теперь, когда я отдал должное двум Рубинштейнам – Антону и Николаю, – настало время обратиться к истинному продолжателю великих отечественных пианистических традиций – к Вам, дорогой Эмиль Григорьевич.

Как бы Вы отнеслись к моему замыслу написать большую капитальную монографию о Вас, о Вашей деятельности, о Вашем пианистическом искусстве…?

Я не только испытываю потребность написать такую книгу, но и считаю это своим долгом – после ошибки, которую я в свое время совершил и за которую себя корю, – рекомендовав Вам Хентову…»¹⁰⁵.

Как известно, Гилельс дал согласие, и Баренбойм начал работу. Однако судьбе было угодно, чтобы эта великолепно начатая книга осталась незаконченной: летом 1985 года неожиданно умер Л.А. Баренбойм, а в октябре того же года – сам Э.Г. Гилельс. Их семьи совместно с редактором Т.Н. Голланд сделали почти невозможное: собрали, систематизировали и оформили все имевшиеся на тот момент материалы. В 1990 году вышло из печати то, что удалось собрать: читая этот блестящий материал, испытываешь чувство горечи – сколько еще могло быть написано…

Но написали другие: вышла статья С. Хентовой. Само ее название «Эмиль Гилельс знакомый и незнакомый» содержит намек, во-первых, на то, что С. Хентовой как специалисту по Гилельсу известно очень многое, а во-вторых, что только сейчас, когда окончательно рухнул советский строй, можно, наконец, написать правду об истинном Гилельсе («незнакомом»). Дескать, советский официоз оберегал его от критики, а он вот какой…

Гневным откликом прозвучала статья Г.Б. Гордона «Гилельс и критика»¹⁰⁶, в которой автор блестяще разобрал истоки и подлинный смысл нападок Хентовой на искусство Гилельса. «Многое Гилельсу пришлось прочесть о себе, – пишет Г.Б. Гордон, – но такого, слава Богу, не довелось. … Надо ли говорить, что никакого Гилельса – ни знакомого, ни незнакомого – в ее статье нет и в помине».

Великолепная статья Г.Б. Гордона посвящена преимущественно той части неверных фактов и сомнительных оценок, которые касаются вопросов эрудиции, репертуара и стиля пианиста, а С.М. Хентова попыталась поставить под сомнение и его человеческие качества. Удивленные поклонники Гилельса прочитали, что его не раз демонстрировавшееся в искусстве и в жизни мужество – это, оказывается, страх; его буквально бросавшаяся в глаза скромность – следствие ограниченности, и т.д., и т.п. Трудно удержаться от подробного анализа тезисов Хентовой. Постараюсь сделать это, не повторяя Г.Б. Гордона и не затрагивая тех моментов, которые им уже великолепно разобраны¹⁰⁷.

То, что отсутствие музыкального окружения в семье отнюдь не исключает формирования великого музыканта, доказывать не нужно, и Г.Б. Гордон уже ответил на сомнительную постановку этого вопроса в отношении Гилельса. Но не могу не продолжить, цитируя С.М. Хентову. Указывая на недостаток его общей культуры в юности, она пишет: «И все же до конца дней в нем было что-то от скромного одесского мальчика из бедной еврейской семьи, больше слушавшего, чем говорившего».