Великий Гилельс

Но вернемся к теме «страха». Мужество, невероятное мужество и просто житейская смелость – вот о чем говорят реальные факты жизни пианиста. Наверное, он боялся террора, которого боялись все. И суть этого террора, его цену, он знал не понаслышке: у него был арестован брат по отцу, Яков Григорьевич. Но при этом Гилельс просил самого Сталина освободить из тюрьмы Г.Г. Нейгауза (которого, по логике С. Хентовой, Гилельс должен был бояться как врага народа). Что могло последовать за этой просьбой? Все. От вечного невыезда за границу до автомобильной катастрофы, подобной той, которую через несколько лет устроили Соломону Михоэлсу. Или просто тихого ареста. А он просил за Нейгауза, у которого он не был любимым учеником и который его часто обижал. Просил и добился его освобождения, рискуя всем. И никогда об этом не говорил. Это – страх?

Впрочем, про Нейгауза у С. Хентовой написано только, что после возвращения Нейгауза в Москву отношения с ним у Гилельса разладились. Что ж, наверное, Гилельсу было обидно, когда Нейгауз, спасенный им от верной смерти, продолжал и впоследствии несправедливо о нем отзываться…

Еще о страхе. Второй эпизод, характеризующий редкое мужество Гилельса, удивительно автором статьи интерпретированное в невыгодном для музыканта свете, связан с женитьбой пианиста. Вернее, с двумя женитьбами. Первая – его известный и непродолжительный брак с Розой Тамаркиной – совершенно исключительно «подан» в статье. Сначала написано о чистоте влюбленного юноши, который, свято чтя брачные узы, рано женился под влиянием эмоций. Не совсем понятен акцент на эмоциях и святости брачных уз – это ведь вроде бы хорошо? – но не в этом дело. Дальше – удивительный пассаж о том, что этот брак, оказывается, был угоден официозу и даже освещался в прессе. Так по какой причине Гилельс женился на Тамаркиной – по любви или чтобы угодить советской прессе? И хотя душевно здоровому человеку ответ ясен, но вопрос как-то повисает, какое-то сомнение оставляет.

Но вот, наконец, Гилельс нашел свою настоящую судьбу: женился на «наследнице старинного тюркского рода красавице Фаризет».

Те, кто впоследствии писал о Гилельсе, отмечали, что он всю жизнь был влюблен в свою жену. Но «наследница» и «старинный род» заставляют вновь задуматься о конъюнктуре… И не написано главное: то, что Фаризет Хуцистова была дочерью видного работника руководства Осетии, и ее родителей репрессировали – то есть она была дочерью «врагов народа»!

Что такое было в сороковых годах жениться на дочери врага народа – объяснять не нужно. Гилельс снова рисковал всем, как минимум, возможностью выезда на гастроли, что было для него почти все. И не предал свою любовь, как делали в то страшное время очень многие. Что же он, такой «подверженный страху», не испугался ни самой Фаризет, как должен был бы, по логике С. Хентовой, ни органов госбезопасности, которых боялось в то время все живое? Где же был его страх?

По поводу этого эпизода из личной жизни Гилельса Л.И. Фихтенгольц, знавшая великого пианиста с детства, буквально воскликнула: «Софья Хентова написала ужасную, очень неприятную статью про его семейные отношения. Зачем? Ведь это же Гилельс!»¹⁰⁹.

Где был страх, когда Гилельс, вопреки негласному запрету на имя Б.М. Рейнгбальд, единственным из ее учеников установил ей памятник и дал концерт в ее память, сразившись ради этого с партийным руководством Одессы?

Наконец, приведем фрагмент из воспоминаний Рады Никитичны Аджубей, близко знавшей Гилельса и его семью: «В нашей… жизни наступили дни, когда знакомство с нами из престижного (выражаясь современным языком) стало опасным. Моего отца, Никиту Сергеевича Хрущева, стоящего во главе Советского Союза, в результате верхушечного заговора отправили на пенсию. Он стал персоной non grata. Муж также был снят со всех должностей. И случалось, прежние “друзья”, завидев меня, спешили перейти на другую сторону улицы, чтобы не встретиться. Произошел естественный отбор на порядочность и смелость. Тех, кто не дрогнул, можно было пересчитать по пальцам одной руки. И среди них были Гилельсы.

Больше того, они навещали опального пенсионера Хрущева в подмосковном дачном поселке Петрово-Дальнее. Это был мужественный поступок. Таких было немного; все понимали, что каждый посетитель берется охраной “на карандаш”, и имя его заносится в определенный список КГБ.

Чем рисковал Гилельс? Трудно сказать, могло быть всякое. Могли запретить заграничные турне, ограничить концерты в стране…»¹¹⁰.