Великий канцлер

– Михаил Васильевич, – сказал мне бывший император Николай Александрович, – я бы хотел попросить вас побыть моей правой рукой, исполняя точно такие же обязанности, какие господин Одинцов исполняет для моей сестрицы Ольги. Они вдвоем так разгулялись в последнее время, поднимая Россию на дыбы, что только зависть берет. Я бы так не смог.

Немного помолчав, он добавил:

– Я тут немного подумал о будущем (да и вчерашняя донельзя странная встреча финнами своего государя навела на определенные мысли) – и у меня сложилось мнение, что без волевого и решительного человека, который бы взялся помочь нам распутать этот гадючий клубок, может получиться весьма скверно. Томительная какая-то атмосфера в этом Гельсингфорсе…

Я сразу вспомнил, как в нашей реальности этот же персонаж, ощутив свою слабость, пытался спрятаться за спиной Витте, а потом, убедившись, что на того где сядешь, там и слезешь, сменил великого комбинатора на более надежного Столыпина. И тут то же самое, хоть и этажом ниже. Увидев недружелюбную встречу, которую ему устроили в Гельсингфорсе, Николай вдруг осознал, что не способен управлять не только огромной Российской империей, но и маленьким Финляндским княжеством. Утопающий хватается не только за соломинки, но и за другие, куда менее приятные вещи – вроде лезвия меча или гадюки; ну а Николай Александрович ухватился за меня. Ничего, я выдержу и не утону. Но только бы не получилось как со Столыпиным, когда ставшего ненужным премьера сняли самым радикальным способом, через шашни с эсеровскими боевиками. Хотя сейчас это навряд ли: товарищ Мартынов основательно повывел как эсеровскую боевку, так и чиновных интриганов-коррупционеров, играющих в подобные игры. А в то, что меня начнут подсиживать люди Павла Павловича Одинцова, я совершенно не верю.

– Да, государь, – сказал я, предварительно промокнув салфеткой губы, – разумеется, я выполню вашу просьбу и приду к вам на помощь. И в то же время вы должны помнить, что иногда для спасения ситуации мне понадобится ваше высочайшее соизволение, без которого я буду бессилен предпринять необходимые меры.

Бывший император тяжело вздохнул.

– Разумеется, Михаил Васильевич, – сказал он вполголоса, – я ведь не за себя беспокоюсь, а за своих девочек… Мне кажется, что Финляндия только притворяется цивилизованной европейской страной, а на самом деле тут в любой момент может случиться что-то невероятно ужасное.

– Вы одновременно и правы, и ошибаетесь, – ответил я, – вы ошибаетесь потому, что Финляндия – это типичная европейская страна, тяготеющая скорее к Швеции, чем к Российской империи, и в тоже время правы в том, что тут в любой момент может произойти нечто ужасное. Любая, даже самая цивилизованная, нация способна на самые невероятные мерзости – так что уж говорить о крае, чья цивилизованность не выстрадана веками собственной истории, а просто пожалована сверху… Когда император Александр Первый даровал Великому Княжеству Финляндскому Конституцию, Сейм и собственное правительство, сделав его автономным по отношению к основной территории Российской Империи, мог ли он знать, что сам, своими руками, создает язву, прилепившуюся с боку государственного организма? Главная задача, которую это псевдогосударство ставит перед собой – это отрыв от России и переход к самостоятельному существованию или возвращение в объятия Швеции… Ну как же может быть иначе: ведь вся финская элита – это либо этнические шведы, либо шведоговорящие финны…

– Вы говорите исходя из опыта вашего двадцатого века? – немного сочувственно спросил Николай.

– Верно, Государь, – ответил я, – да только то, что случилось с Финляндией – только полбеды. Она и так, стараниями императора Александра Первого, была отрезанным ломтем. Гораздо хуже то, что после вашего свержения по-европейски образованная национальная интеллигенция окраин Империи тут же принялась копировать финский опыт. Победившие буржуазных националистов большевики расширили и углубили их деятельность, и в результате территория бывшей Российской империи оказалась разрезанной на четырнадцать «финляндий» и Российскую республику (примерно в границах шестнадцатого века). Правда, они почти сразу спохватились, что так их сожрут поодиночке – и объединили эти псевдогосударства в федеративный союз, члены которого, однако, были связаны несколько сильнее, чем нынешняя Финляндия привязана к России. Уж, по крайней мере, большевистская полиция и жандармы с равным успехом действовали на территории всего Союза. И все бы хорошо, но все эти национальные республики страдали все той же финской болезнью – то есть их элиты, стремясь к отделению от России, потихоньку подтачивали межгосударственный союз…

– Михаил Васильевич, – недоуменно произнес бывший император, – я что-то не понимаю, к чему вы клоните…

– Я клоню к тому, – ответил я, – что для того, чтобы справиться с этой проблемой, необходимо принять радикальные меры и действовать решительно, без оглядки на общественное мнение и реакцию мировых держав.

Николай Александрович снова посмотрел на меня с непонимающим видом.