Великий канцлер

– Ну вот и хорошо, – вздохнула императрица. – А теперь я хочу поговорить с вами, господин Кутлер. Ваше ведомство, совместно с работниками имперской безопасности, должно провести ревизии в Крестьянском поземельном и Дворянском банках. В Крестьянском банке я хочу иметь статистику в разрезе того, какие участки приобретались в кредит и каково было благосостояние их прошлых и новых владельцев. Меня не устроит, если деньги банка тратятся на укрепление позиций сельской буржуазии, а не на приращение наделов малоземельным крестьянам… В Дворянском банке меня интересует статистика по находящимся в залоге поместьям и прочим землям с отдельным разбиением на категории служилого и неслужилого дворянства. Сроку вам всем троим – до Рождества, не более того. Все понятно, господа? Ну а раз понятно – тогда идите и работайте, время не ждет. А вы, Павел Павлович, задержитесь, есть разговор.

[десять минут спустя, там же.]

– Итак, Павел Павлович, каково ваше мнение? – спросила императрица, когда Столыпин, Кутлер и Коншин вышли.

– Как говорил один известный персонаж, – ответил Одинцов, – лед тронулся, государыня Ольга Александровна, первый выстрел сделан. До этого дня мы только ремонтировали порушенное и собирали свою команду, но сегодня Вы сделали серьезную заявку на самостоятельную политику. Манифест об улучшении положения крестьян – это еще полбеды, но вот заявка на «Закон о дворянском сословии» была сделана Вами, по моему мнению, сгоряча в пылу полемики, а следовательно, преждевременно. Но бывшее нельзя сделать не бывшим, а посему будем играть теми картами, которые имеются у нас на руках.

– Значит, я все испортила, – расстроилась Ольга, – наверное, мне не стоило так близко к сердцу принимать слова господина Столыпина…

– Ну, все не так плохо, – пожал плечами Канцлер Империи, – есть в этом деле и светлые моменты. План по приведению дворянства в дееспособное состояние был вами высказан в весьма ограниченном кругу лиц, дававших подписку о неразглашении служебной информации, а тем более – сведений, составляющих государственную тайну. К тому же, подумаешь, известие. Крику от такой новости, конечно, будет – как от полоумного петуха на заборе, не без того; но, с другой стороны, надо понимать, что основным настроением образованной публики за стенами Зимнего дворца является фраза «так дальше жить нельзя». Правда, при этом у каждого имеется свое представление о том, как жить можно и нужно, но это уже дело десятое. Наши интеллигенты только ломают дружно, а вот построить что-то новое они не в состоянии, ибо сколько их есть на свете, столько у них и мнений…

– Между прочим, – сказала Ольга, – и Столыпин, и Кутлер, и Коншин – потомственные дворяне. Столыпин – из весьма состоятельной семьи, а двое других – из небогатых. И при этом все трое находятся в гражданской службе с окончания университета. Тихие неприметные рабочие лошадки, смирно тянущие тяжелый воз российских финансов. Не думаю, что их радует наличие по соседству дворян, которые имеют такие, как и у них, дворянские привилегии, но вместо службы Государю и Отечеству проедают выкупные платежи, кредиты Дворянского банка и арендную плату с принадлежащих их земель.

– Разумеется, этот факт их не радует, – согласился канцлер Одинцов, – но в то же время из сословной солидарности им невместно произносить на эту тему хоть какие-то речи. Хотя должен заметить, что они признают ваше право навести в этой сфере идеальный порядок. Ведь и император Петр Федорович, и тем более императрица Екатерина Алексеевна по своему воспитанию являлись людьми европейского воспитания, привыкшими к давно укоренившемуся своеволию дворянства. И ведь что самое интересное – Екатерина Великая окончательно вела дворянскую вольность всего за четыре года до того, как подобная система, доведенная до крайней степени маразма, с треском лопнула Великой Французской революцией. Все правильно понял ее сын император Павел Первый, но ему банально не дали закрутить гайки. Апоплексический удар табакеркой – и дело в архив.

– Павел Павлович, – поежилась Ольга, – так, может, нас того – тоже…

– Да нет, государыня-матушка, – ответил Одинцов, – с тысяча восемьсот первого года много воды утекло. И время сейчас не то, и люди совсем другие. Система, построенная на основе не обязанного службой дворянства, теперь близка к маразму и в России. До собственной великой революции, которая должна произойти по той же причине, что и во Франции, осталось всего ничего, и земля русская полнится предчувствиями великих неустройств. Если император Павел Петрович был в своих устремлениях одинок, да и не знал точно, чего он хочет (а потому метался из стороны в сторону как тигр по клетке), то мы, во-первых, имеем четкий и конкретный план, вкупе с образом лучшего будущего; а во-вторых – у нас имеется множество добровольных помощников, которые не предадут, а пойдут вместе с нами до конца.