Великий крестовый поход

Пока лодки спускали на воду, Тауно разделся и вымылся. Он знал, что не получит оружия, пока не начнется схватка. Мужчины боялись его — едва ли не сильнее, чем чудовища. Они охотно свалили бы его с ног и связали, но он все равно оставался для них сверхъестественным существом, и не обладай Хаакон столь непреклонной волей, вряд бы кто другой смог отправить их навстречу опасности в его компании.

По лодкам расселись молча. Заскрипели в уключинах весла, плеснула вода, зажурчала вдоль бортов, ялики тронулись вперед. Брызги посыпали губы солью. Луга возле дома все больше отдалялись за кормой, зажатый среди крутых утесов фьорд, темный и покрытый полосками пены, начал расширяться. Под низкими тучами кружила стая черных кайр, крики которых терялись в зловещем пении ветра. Солнце висело тусклым негреющим кругом, едва возвышаясь над горами; казалось, будто покрывающие их снег и ледники дышат им в спину холодом.

У каждого, включая Тауно, в руках было весло. Он сидел на носу рядом с Хааконом, перед ним Джонас и Стейнкил, имен двух последних гребцов — грязных низкорослых мужчин — Тауно не знал и не собирался спрашивать. Вторая лодка плыла следом в нескольких фатомах по правому борту. Тауно втянулся в греблю, радуясь возможности размяться и разогреть мускулы, какой бы скучной ни была сама работа. Вскоре Хаакон сказал ему:

— Полегче, Тауно. Ты нас сбиваешь в сторону.

— Силен, как медведь, ха? — бросил через плечо Стейнкил. — Будь моя воля, я охотнее взял бы в лодку медведя.

— Не дразни его, — неожиданно вступился за него Джонас. — Тауно, я… прости нас. Поверь, мы сдержим свое слово. Мой отец — человек чести. И я стараюсь стать таким.

— Как с моей сестрой ночью? — усмехнулся Тауно.

Хаакон пропустил гребок.

— О чем это ты?

Джонас бросил на Тауно умоляющий взгляд. Тот на мгновение задумался и сказал:

— Все же видели, как он вокруг нее вился.

Он не очень рассердился на Джонаса за попытку силой овладеть сестрой. Подобные вещи мало что значили для него или для Эйян; если у нее было меньше партнеров, чем у брата, то лишь потому, что она на два года его моложе. Она знала заклинание, не позволяющее зачать против ее желания. Тауно сам с удовольствием переспал бы с сестрой Джонаса Бенгтой, подвернись ему столь маловероятная возможность — более того, им с сестрой приходилось сдерживаться, чтобы во время долгих путешествий не броситься друг другу в объятия, и делали они это лишь ради своей матери, запретившей детям подобные утехи. Кстати, они с сестрой ничего не потеряли бы, заставив парня испытывать к ним стыдливую благодарность.

— Смертный грех, — прорычал Хаакон. — Изгони из себя это желание, мальчик. Покайся и… пусть Сира Сигурд наложит на тебя епитимью.

— Не вини его, — возразил Стейнкил. — Я сам никогда не видал такой красивой девки, да к тому же столь бесстыдно одетой.

— Сосуд дьявола, — взволнованно произнес Хаакон. — Берегитесь, берегитесь! В нашем одиночестве мы теряем Веру. Я содрогаюсь при мысли о том, чем кончат наши потомки, если мы… Когда мы покончим с тупилаком… когда покончим, говорю я… то отправлюсь за своей дочерью. Что заставило ее так поступить? — едва не крикнул он. — Отказаться от Бога… от своей крови, своего племени… от жизни в доме, тканой одежды на плечах, еды, питья, орудий и обычаев белого человека, от всего, что мы поколениями пытаемся в тяжкой борьбе сохранить… и пойти грязной шлюхой к похитившему ее дикарю, прозябающему в снежной хижине и жрущему сырое мясо… Какая сатанинская сила заставила ее сделать это добровольно?

Тут он заметил, какие взгляды на него бросают из другой лодки, сжал губы и налег на весло.

Они гребли целый час, и уже слышали в устье фьорда грохот накатывающегося на берег прибоя, когда их обнаружил враг.

В соседней лодке завопил гребец. Тауно увидел пену вокруг огромной бурой туши. Она ударила по корпусу снизу, лодка вздрогнула и накренилась.

— Отгоняйте его! — взревел Хаакон. — Бейте копьями! Гребите, трусы! В сторону, в сторону!

Он и Тауно одновременно метнули копья и присели на корточки. Водяной наклонился, поднял пояс с тремя кинжалами в ножнах, которые ему дал Хаакон, и застегнул пряжку. Но прыгать в воду он пока не стал, а вместо этого впился взглядом в приближающееся чудовище. Его обострившийся слух улавливал каждый всплеск и удар, каждое проклятие и молитву, ноздри жадно пили ветер, питая легкие и колотящееся сердце. Увиденное едва не сломило его волю к борьбе, и лишь образ Эйян заставил его встряхнуться.