Великий крестовый поход

Хаакон выступил вперед. Должно быть, его ненадолго оглушило. Его измазанные кровью лицо и тело ярким пятном выделялись на фоне серого, как волчья шерсть, неба. Он заметил вдалеке Тауно и крикнул:

— Тебе нужна помощь, водяной?

Наклонившись, он достал из-под банки якорь с деревянным стволом, но с железными кольцом, основанием и лапами, оставшимися от прежних времен. Якорь крепился кожаной веревкой к остаткам форштевня. Когда покалечило Стейнкила, Джонас вышел из борьбы. Двое других укрылись за его спиной. Хаакон, пошатываясь, двинулся к корме, где его уже поджидала распахнутая пасть. Он высоко занес якорь и с силой опустил его вниз. Лапа якоря врубилась в правый глаз тупилака и зацепилась за глазницу.

В его тело тут же впились челюсти, но он смог освободиться.

— Все на весла! — крикнул он. — Тауно, разрежь его…

Хаакон рухнул.

Тауно, восстановив силы, стрелой метнулся вперед. Пренебрегая опасностью, он начал полосовать тушу ножом. Краем глаза он заметил, что лодка Хаакона направилась в сторону залива. Тупилак не стал ее преследовать — Тауно успел слишком сильно его искалечить.

Тупилак погрузился в воду вслед за Тауно, пытаясь его схватить, но ялик гренландцев не пускал его дальше. Теперь тупилак был не более подвижен, как если бы море вокруг него замерзло.

Нож Тауно работал без отдыха. Каждый отрезанный кусок снова становился мертвым, каким и был до того, пока их не оживил ангакок.

Наконец опустевшая оболочка всплыла, а акулья голова погрузилась в темную глубину. Волны очистились. Когда Тауно, снова дыша воздухом, доплыл до второй лодки, охладивший лицо порыв ветра показался ему благословением.

Но в кое-как приведенный в порядок ялик он уже не мог безопасно взобраться. Девять человек и так перегрузили его ослабевший и треснувший корпус — девять, потому что моряки подобрали цеплявшихся за обломки Хаакона и Стейнкила. Тауно повис на поручне. Здоровяк Стейнкил уставился на него, изнуренный до такой степени, что у него остались силы лишь на благоговейный страх. Руку ему кое-как забинтовали, и жизнь его явно не была в опасности. Его, но не Хаакона. Весь его живот от грудины до паха был вспорот, и длинное тело распростерлось между двумя банками, покрытое кровью и внутренностями.

Но он еще цеплялся за ускользающее сознание. Его глаза — тускнеющая голубизна на ярком янтаре — встретились с глазами Тауно. Принц из Лири уловил лишь хриплый шепот:

— Водяной, я благодарю тебя… Не нарушь моей клятвы, Джонас… Прости меня, водяной, за ложь о твоем народе…

— Тебе нужно было думать о своем, — тихо отозвался Тауно.

— А моя дочь… С тобой она станет говорить… У меня нет права просить… но если ты отыщешь ее и… — Хаакон перевел дыхание. — Умоляй ее… но если она не захочет, скажи, что я… никогда не отрекался от своей Бенгты… и даже в чистилище стану молиться за нее…

— Да, — тихо сказал Тауно. — Мы с Эйян выполним твою просьбу.

Хаакон улыбнулся:

— Быть может, и у вас, морских людей, есть души.

Вскоре он умер.

10

Волшебные чувства морских людей отыскали след там, где смертные не увидели бы ничего. Тауно и Эйян обыскивали окрестности всего пару дней — правда, они проводили в поисках и большую часть необыкновенно долгих осенних ночей — и отыскали новую стоянку инуитов.

Она находилась в небольшой и уютной долине над бухтой с высокими обрывистыми берегами. Начинавшаяся на лугу тропинка извивалась вниз к поблескивающей воде. Ручей с пресной водой с журчанием вырывался из-под дерна, уже увядшего, но все еще мягкого под ногами. Долину окружали горы, серо-голубые в тех местах, где их не покрывал снег. Над восточными утесами виднелись таинственные зеленоватые отблески материкового льда. Окутанное дымкой закатное солнце пронизывало косыми лучами прозрачный и безветренный арктический воздух.

Собаки залаяли, когда две большие фигуры в одеяниях из рыбьей кожи широкими шагами подошли ближе, но потом принюхались и успокоились; они не стали заискивать, подобно собакам белых людей. Вышли охотники, держа гарпуны, ножи или луки, но они не угрожали пришельцам. Женщины остались за их спинами, прижимая к себе детей, но и они не выкрикивали слов страха или ненависти.

Все они были у себя дома, наслаждаясь добычей после удачной охоты. От костров долетал аппетитно пахнущий дымок — там жарилось мясо карибу и зайцев, а запас мяса был для безопасности подвешен на шестах. Крупные шкуры женщины уже дочиста выскоблили, а мелкие начали для размягчения разжевывать. Хижины из белого камня уже стояли готовыми к зимовке, но семьи пока жили в конических палатках. Проходя мимо одной из них, пришельцы заметили наполовину завершенную статуэтку мускусного быка, с безупречным мастерством вырезанную из моржовой кости.

Они подняли раскрытые ладони и крикнули:

— Мир! Вспомните, мы были у вас в умиаке. Мы ваши друзья.

Оружие опустилось или упало на землю.

— Нам было плохо вас видно, — сказал муж Бенгты. — Солнце мешало нам. Кому-то из нас стыдно.

Бенгта торопливо подошла к брату и сестре.

— Вы ведь не станете выдавать нас норвежцам, правда? — умоляюще произнесла она на родном языке.