Великий лес

С того вечера или, вернее, с той ночи и взъелась Клавдия на Хомку, почти не заговаривала с ним. А если и скажет слово, то не просто так, а с ехидцей. «А я-то верила, что и правда кривое дерево в сук растет», — скажет и рассмеется. Обходил Хомка Клавдию, старался держаться подальше от нее. Если что надо — Наде приказывал, Надю просил. Так ведь и Надя хоть и девчонка совсем, а тоже с норовом. Как заладила с первого дня — зачем коров этих гнать, пусть бы дома, в деревне, оставались, — так и талдычит свое. Пробовал Хомка и доказывать, что надо угнать коров в тыл, чтоб врагу не достались, пробовал и журить — нельзя, мол, так рассуждать, как Надя рассуждает, да где там! Упрямая девчонка! И сама бы из дому никуда не поехала, и не хочет, чтоб коров куда-нибудь далеко угоняли. К тому же ленивая, не приведи бог. День-деньской будет на возу лежать, не прикажешь, так и не слезет. Оно, конечно, если б Клавдия иначе к нему, к Хомке, относилась, то и Надя, возможно, по-другому бы себя вела. А так… Насмешки, шуточки, да и не слушается ни в какую. Что ни прикажи — посмеется, передразнит. А сделать — как ей в голову стукнет. Захочет — сделает, не захочет — нет. И заставить… Как ты ее заставишь? Упрашивать, стыдить… Кого и перед кем?.. Припугнуть… Но чем такую припугнешь?..

Шел, ковылял вслед за стадом Хомка, и невеселые, тоскливые мысли одолевали его. И хоть знать бы, когда придет конец его мукам, когда настанет тот день, которого он ждет как праздника: коров дальше гнать не надо, сдал их под расписку и иди себе на все четыре стороны, хочешь — домой, в Великий Лес, а хочешь — хоть к черту на рога. Так нет же… Никто, даже сам господь бог, не скажет наверняка, сколько еще дней и ночей доведется так маяться.

Когда их отправляли в дорогу, Василь Кулага говорил: «Гони. А где остановиться, кому коров сдать — скажут».

«Кто, кто скажет?» — мучительно думал, терялся в догадках Хомка.

III

Нелегко, ох как нелегко было Андрею Макаровичу Сущене бросить все, с чем сжился, к чему привык, и пуститься в далекую дорогу. Это в его-то годы! И сам раздумывал, ночей не спал, и с женой, Алиной Сергеевной, советовался. Но ничего лучшего, чем подаваться в беженцы, не приходило в голову. И Андрей Макарович сказал однажды вслух: «Ну, будь что будет!» Алина Сергеевна знала, что это значит: Андреем Макаровичем принято определенное и окончательное решение. Какое решение — она только догадывалась, и ждала, когда Андрей Макарович скажет, объявит все сам. И Андрей Макарович как-то под вечер в самом деле сказал:

— Вот что, Алина Сергеевна. Давай-ка, пожалуй, помаленьку в дорогу собираться.

— Все же собираться? — с испугом посмотрела на мужа Алина Сергеевна.

— Да, собираться. Потому что ждать прихода немцев, оставаться здесь под ними… — Андрей Макарович решительно помотал головой. — Нет, ни за что!

Алина Сергеевна привыкла слушаться мужа, никогда ни в чем ему не перечила. Словно какую-то вину чувствовала перед ним. У них не было детей, и это мучило Алину Сергеевну, хотя и не проверялись они, не знали, кто из них в этом повинен. Кроме того, она принесла Андрею Макаровичу немало неприятностей: он был из небогатой, почти пролетарской семьи — при новой власти перед такими, как он, были открыты все двери, он мог далеко пойти; в том же, что он остался в деревне, работал в школе, виновной Алина Сергеевна опять же считала себя. Потому что она была поповной. У отца ее был приход, отец не отрекся от бога, а она, Алина Сергеевна, не чуралась отца. И это нет-нет да и всплывало. И тогда им с Андреем Макаровичем приходилось менять место работы, переезжать из деревни в деревню, пока наконец не прибились они на Полесье, в самую глухомань — в Великий Лес. К тому времени у Алины Сергеевны умер отец, а спустя какой-нибудь год — и мать.

В Великом Лесе Алина Сергеевна с Андреем Макаровичем начали даже обживаться. Обзавелись кое-каким хозяйством, накупили книг. Думали, никуда уже и не тронутся с места, тем более что Андрей Макарович получил повышение — стал директором школы. И вдруг, как снег на голову, — эта война, немцы…

Привычная к частым переездам, Алина Сергеевна и теперь расторопно собралась в дорогу. Взяла кое-что из одежды, на случай если пообносятся, набила торбочку едой. Все остальное… пусть остается. Не навсегда же, не навечно покидают они эту деревню, этот дом. Вернутся. Вот прогонят немцев, сразу же и вернутся. За стеной семья председателя сельсовета Дорошки будет жить. Присмотрят и за домом, и за остающимися вещами.

— Ничего не жаль, — заговорил вдруг Андрей Макарович. — А вот книг… Я же их по одной собирал, как муравей в дом тащил. Боюсь за них…

И так посмотрел на самодельные, без стекла, полки, на которых аккуратно, одна к одной, стояли разного формата и разных расцветок книги, что у Алины Сергеевны сжалось сердце.

— А ты с Иваном Николаевичем договорись, — посоветовала. — Может, не откажется, присмотрит.