— Как иронично, — повторила я. — И высокомерно.
— Не зря говорят, что часто сбывается именно то, чего ты больше всего боишься, — мрачный тон Лисара не располагал к шуткам.
Но, надо признать, его план был хорош: с одной стороны, будучи генералом, Лисар постоянно привлекал моё внимание. Пусть в плохом смысле, но я часто думала о нём. С другой стороны, выбрав меня трофеем, он мог бы сохранить мою жизнь.
Другого варианта не было, потому что единственное, чего боги никогда не прощают людям, так это убийство других богов. Именно поэтому мои боги дали мне испытательное задание получить сердце бога: они хотели видеть меня своим генералом за свободу стратегии и мысли, которая может родиться только в свободном воспитании полководца, но не могли доверять кому-то, не прошедшему воспитание при храме. Убийство божественного покровителя Лисара делало для меня невозможным переход на вражескую сторону из-за принципов богов. Это вынудило бы меня бороться с ними с полной отдачей. А отказ от испытания приравнивался ими к признанию того, что я шпион их противников.
Но именно из-за этого принципа богов я не заканчивала войну, хотя могла: после победы я бы долго не прожила, поэтому я незаметно оттягивала поражение мятежников.
Моё замечание об иронии относилось не только к тому, что Лисар боялся моей случайной смерти и сам к ней привёл, но и к тому, что я оттягивала победу, чтобы прожить подольше, и поэтому была убита на поле боя.
Цок-цок-цок — некоторое время слышался только стук копыт о полотно тракта, я же смотрела на трепещущую светлую гриву, обдумывала эти забавные выверты судьбы, и мои губы то и дело кривились в ухмылке: мы обманули самих себя.
Наконец, мне надоело смеяться над судьбой, и я спросила, хотя сначала не собиралась выяснять подробности, ведь всё это стало далёкой и бесполезной историей:
— Что было после того, как я умерла?
Из-за этого вопроса Лисар не справился с лицом. Часто при общении с Вардой он чувствовал, что мимические мышцы невольно выражали безграничную нежность, которая могла показаться Варде слишком подозрительной, поэтому он старался сохранять чуть более нейтральное выражение, но сейчас сдержать порыв не получилось: наконец-то Варда заинтересовалась!
Лисара беспокоило её наплевательское отношение к перерождению и немного задевало отсутствие интереса к нему. Впрочем, кто знает, возможно, Варда раньше исследовала его жизнь, поэтому и не задавала вопросов?
«Хотя, что там исследовать?» — уныло подумал Лисар, ведь его жизнь не была и вполовину такой насыщенной и героической, как у Варды.
И вот теперь, после стольких дней, она, наконец, нормально интересовалась прошлым. Нормально на взгляд Лисара, ведь в общих чертах он ей ситуацию обрисовал, а теперь она созрела для более подробного изучения.
Лисар заглянул в лицо Варды. Это дерзко-надменное выражение с не по-возрасту острым взглядом почти полностью слилось в его сознании с её прежним обликом, потому что выражение, взгляд, импульс её ауры всё больше соответствовали Варде Бессердечной.
Её губы изогнулись в ироничной усмешке, словно Варду забавляла возможность обсудить собственную смерть.
Перед глазами Лисара вспыхнул образ его меча, рассекающего внезапно беззащитную шею, и он признался:
— После того, как ты умерла, было грустно.
Это слово не передавало и сотую долю его чувств, но даже в преуменьшении у Варды оно вызвало насмешку. К счастью, теперь Лисар относился к этому проще, потому что насмешка — это как та дистанция, которую она постоянно держала. Всего лишь способ снизить серьёзность темы.
— А памятник мне сделали? — и дальше насмешничала Варда. — Боги обещали памятник после войны, но я не особо верила.
— Его сделал я.
— Оу, — у Варды было презабавное выражение лица, наполняющее грудь Лисара теплом.
— Какого цвета он был? Материала ты не пожалел?
— Нефрит с золотым напылением и огненными опалами.
Взгляд Варды чуть заострился.