Великий магистр революции

Он с замечательным чувством ответственности относился к своей работе. Он, например, читал все политические донесения подряд, поэтому знал почерки всех секретарей. Однажды он в шутку сказал одному из чиновников министерства иностранных дел: «А у вас в миссии есть какой-то необыкновенный почерк с крючками». Это был, кстати, почерк Ю. Я. Соловьева, которому в начале его карьеры часто приходилось переписывать чужие донесения. Перед отречением получилось так, что Государь несколько дней не знал, что с его семьей. Некоторые лица, в том числе ген. Рузский, чтобы добиться от него отречения, ясно давали ему понять, что его семья в большой опасности. Когда из Петрограда приехали Гучков и Шульгин, единственные, кто мог рассказать о положении в столице и Царском Селе, свита набросилась на них с расспросами. Государь, семья которого была, скорее всего, в самом серьезном положении, в течение двух часов спокойно обсуждал с прибывшими подробности отречения, потом исправлял и подписывал манифест, написал еще два указа, и только прощаясь спросил у депутатов — что с его семьей. На первом месте у него всегда была Россия. Даже после революции он, как и говорил Рузскому, не мог утешаться мыслью, что происходящее со страной — не его ответственность. А. Ф. Керенский пишет, что Государь, находясь в заключении в Царском Селе, «следил за событиями на фронте, внимательно читал газеты и расспрашивал своих посетителей».

С ним было легко говорить. «Я полагаю, что он был самым обаятельным человеком в Европе», — говорит Великий князь Александр Михайлович, который в остальным отзывается о Николае II негативно. Другой обиженный на Государя мемуарист — граф СЮ. Витте говорит: «Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II». В дневнике Государя есть фраза: «Баловался в речке, по которой ходил голыми ногами». Его скромность была замечательна. Однажды в Крыму он решил проверить пригодность солдатского снаряжения.

Как рассказывает Т. Е. Боткина, «он приказал принести себе таковое из 16-го стрелкового Императора Александра III полка, стоявшего в Ореанде. Снаряжение было послано со стрелком, которому Государь сказал:

— Одевай меня, а то я не знаю, что надевать сначала.

Одевшись, Государь вышел из дворца, прошел по Ливадийскому парку и вышел в Ореанду и, пройдя по шоссе, нарочно остановился спросить у дворцового городового дорогу в Ливадию. Городовой, не узнав царя, ответил ему довольно резко, что туда нельзя идти и чтобы он повернул обратно. Вряд ли городовой узнал когда-нибудь свою ошибку, т. к. Государь молча повернулся и пошел, куда ему показали. Он ходил около двух часов по горам…»

Он был образован и начитан. По нашим меркам, у него было три высших образования — военное, экономическое и юридическое. Его готовили к престолу с раннего детства, это — одно из несомненных преимуществ монархического строя. Он говорил, кроме русского, на английском, французском, немецком и датском языках. И. И. Сикорский рассказывал, как показывал Государю сконструированный им самолет и был удивлен его замечательным знанием инженерного дела.

Государь любил читать. Заведующий собственной Его Императорского Величества библиотекой каждый месяц представлял ему по меньшей мере двадцать лучших книг, вышедших за это время. Эти книги раскладывались во дворце на столе в одной из комнат. «Прямо боишься в Царском Селе войти в комнату, где эти книги разложены, — говорил Государь. — Не знаешь, которую выбрать, чтобы взять с собой в кабинет. Смотришь, и час времени потерян», «…ему нередко случалось перебивать докладчика кратким пересказом того, что последний хотел ему разъяснить», — пишет В. И. Гурко.

Государь, конечно, очень любил свой народ и свою страну. Читая доклады министров, он подчеркивал красным карандашом все иностранные слова, пытаясь приучить министерства к исключительно русской речи. «Государь Император стремился быть ближе к народу и постоянно повторял свое желание, чтобы и народ не стесняли в присущем каждому русскому человеку тяготении к Царю, — пишет П. Г. Курлов. — И действительно, бывало не раз, что толпа, одушевленная лицезрением Монарха, сметала всякую охрану и тесным кольцом окружала царский экипаж». «Посещая военные госпитали, царь интересовался участью раненых с такою искренностью, которая не могла быть деланою», — говорит А. А.Мосолов. За время своего правления Государь не подписал ни одного смертного приговора. Зато к прошениям о помиловании он относился с чрезвычайным вниманием. «Как только помилование было подписано, царь не забывал никогда, передавая резолюцию, требовать немедленной отправки депеши, чтобы она не запоздала», — пишет Мосолов. После отречения Государь собирался поехать на фронт чтобы «сражаться за свою родину», как он говорил; но он тут же понял, что ему не позволят уехать.