Но, по-видимому, Франциск I не читал «Государя».
Как бы то ни было, дела Шарля де Бурбона шли все хуже и хуже, владения его умершей супруги совершенно явно уплывали у него из рук, и он скатывался к наследию отца, графа Монпансье, которое он находил ничтожным.
В таком положении он решил защищать свое добро мечом. Шарль де Бурбон, конечно, не мог выступить против короля Франции сам по себе – и потому замыслил измену. Началась тайная переписка с врагами Франциска I – королем Англии Генрихoм VIII и императором Карлoм V.
Дело раскрылось, ему пришлось бежать.
Карл V принял его с распростертыми объятьями, всячески обласкал и доверил высокую должность в командовании своих войск. И он не ошибся – Шарль де Бурбон своих качеств превосходного полководца не растерял. Французов вытеснили из Италии, и Шарль де Бурбон перешел Альпы вслед за ними и возглавил вторжение в Прованс. Он даже осадил Марсель. Вообще говоря, Шарль де Бурбон думал провозгласить себя чем-то вроде государя южной части Франции под номинальным суверенитетом Генриха VIII Английского – но ему не повезло. Король Франциск собрался с силами, вновь вторгся в Италию, и осаду Марселя пришлось снимать.
Экс-коннетабль Франции не пал духом. Он продал фамильные драгоценности, на вырученные деньги нанял в Германии солдат и с этим войском так помог имперским войскам, что многие считали его истинным отцом великой победы Карла V под Павией в 1525 году.
После срыва мадридского мира война возобновилась, шла она довольно вяло, император и папа раз за разом подписывали мир, который тут же срывался, и даже после того, как Климента VII принудили искать спасения от семьи Колонна, он все равно нарушил мир, послав отряд против имперских сил в Неаполе.
И сейчас, в начале 1527 года, Шарль де Бурбон с 20-тысячной армией начал движение на юг, в направлении на владения папы Медичи – на Флоренцию и Рим. Император не смог снабдить свою армию ни деньгами, ни даже продовольствием – и все надежды солдаты возлагали на удачный грабеж.
II
Весь конец 1526 года Макиавелли провел в поездках. Он побывал в Милане, Кремоне и в ноябре оказался в Модене. Здесь он задержался – как-никак ему было уже 57 лет, и поездки верхом через хребет Апеннин в холода и снег начали сказываться даже и на его энтузиазме. Из Модены во Флоренцию он ехал уже помедленнее, делая частые остановки. Наконец-то он снова, как в былые времена, был включен в работу государства, и, с его точки зрения, это оправдывало любые усилия. Хотя с точки зрения достижения чего-то для себя лично он не мог бы похвастаться особыми успехами – за все свои труды он не получил ничего особенного ни с точки зрения денег, ни с точки зрения престижа. И особого толку тоже не выходило.
Гвиччиардини, генерал-лейтенант папских войск, в отличие от своего друга Никколо был наделен и административным опытом, и значительными полномочиями – но и он не мог создать «что-то» из «ничего» или из почти ничего. Он был как бы заместителем герцога Урбинского, командовавшего всеми силами папы Климента, но герцог действовал вяло и нерешительно – уж больно противоречивые указания он получал из Рима, где все никак не могли решить, на что же решиться, и в результате не решались вообще ни на что.
Солдат было совершенно недостаточно, это правда – но деньги вроде бы и были, и при желании из «золота» можно было сделать «сталь», но нет, не делалось и этогo... В силу каких-то неведомых причин папа Климент полагал, что лист бумаги, подписанный им и называемый договором, каким-то образом защитит его – и это при том, что совершенно такие же договоры, буквально на днях подписанные им с теми же людьми, сам он нарушал непрестанно.
Что было еще хуже – в надежде показать свою добрую волю папа не стягивал к Риму все войска, какие он только мог бы найти, и более того – даже из Рима и не уезжал. Как писал Макиавелли, «
Хуже всего было то, что армию Шарля де Бурбона, идущую на юг, было трудно контролировать даже Шарлю де Бурбону. Солдатам задолжали жалованье, и дисциплина упала. В войске было полно «лютеран» – как стали называть последователей Мартина Лютера, – которые на Рим смотрели как на «
Макиавелли никакой надежды на то, что дела как-то поправятся, уже не имел: «