Великий мертвый

Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.

— Покайтесь, Мотекусома, — через Марину уговаривал брат Бартоломе. — Примите крещение, и Христос тоже примет вас — в царство вечной любви… туда, где нет зла.

Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.

— Вы, как дети, — начала переводить Марина, — закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…

Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.

— Отвернись от зла, Мотекусома… — убедительно произнес он. — И оно потеряет власть над тобой!

И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.

— Что он сказал?! — накинулись оба святых отца на Марину.

— Правду, — пожала плечами она. — Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.

* * *

Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению — одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день — частями, по два-три человека — выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.

Конечно же, Куит-Лауак осаду приостановил и доставленное жрецами письмо прочел, однако ничего нового для себя не узнал. Загнанный в ловушку, словно зверь, «Малинче-Кецаль-Коатль» обещал убить жен и детей Мотекусомы и Какама-цина, если вожди не покаются.

Куит-Лауак показал это письмо всем принимающим участие в осаде вождям, и те сочли его главным признаком поражения. И вскоре осажденные сами в этом расписались.

Куит-Лауак взыскующе посмотрел на присланного ему Кортесом в качестве парламентера очередного жреца и переглянулся с усмехающимися, только что одержавшими убедительную победу вождями.

— И что на этот раз хочет сообщить мне Малинче? — поинтересовался он у жреца.

— Он просит мира, — серьезно произнес тот.

— Просто мира — и все? — поднял брови Куит-Лауак.

И вот тогда улыбнулся и посланник.

— Он… предлагает в обмен за свои жизни всю казну бобов какао и все золото, какое имеет.

Вожди непонимающе переглянулись, и вдруг кто-то прыснул.

— Он предлагает нам нашу же казну? Хе-хе…

— У нас же и сворованную! — гоготнул второй.

— Он даже «божье дерьмо» готов отдать! — захохотали уже все — сначала просто от души, затем гомерически, взахлеб, а уж потом и вовсе истерично.

И лишь когда все немного отсмеялись, утирающий слезы Куит-Лауак обвел глазами вождей.

— Я всегда знал, что Малинче вернется за золотом хоть в преисподнюю. А теперь попавшая в силки лиса предлагает за свою шкурку отрыгнутую приманку. Что скажете, охотники? Возьмем лисью отрыжку?

Но у посмеивающихся вождей все еще не было слов, и они лишь беспомощно разводили руками.

— Передай Малинче то, что я скажу, — наклонился Куит-Лауак к посланцу. — Мы не против того, чтобы поторговаться.

Вожди, избавляясь от остатков смеха, торопливо закашлялись.

— И еще недавно я бы выпустил кастилан после освобождения Мотекусомы и его семьи и выдачи Тонатиу-Альварадо для честного суда. Просто чтобы не было ненужных смертей…

Вожди замерли.

— Но сегодня все изменилась. Кастилане оскорбили наших богов и должны ответить — своими сердцами.

* * *

А тем временем, в крепости спешно разбирали пострадавшие в боях деревянные боевые машины и кропотливо изготавливали последнюю надежду на спасение — длинный переносной мост.

Да, шансы на прорыв были весьма слабы: дозорные в один голос указывали на вколоченные прямо в мостовую палисады из острых кольев, разрушенные дамбы и мосты и поджидающих на каждой крыше лучников и пращников. Вот только сейчас Кортес куда как более склонен был верить своему чутью ну, и, может быть, некроманту и астрологу Ботелло, нежели дозорным.

— Если мы не выйдем этой же ночью, с 30 июня на 1 июля, — сказал высокоученый умеющий вызывать духов Ботелло, — то ровно через четыре дня заплатим индейцам за все… своими жизнями.

— А если выйдем?

Ботелло пожал плечами.

— Твои звезды в целом расположены хорошо, Кортес, но более я тебе ничего не выдам. Вытащи меня отсюда, тогда я тебе каждую кочку на сорок лет вперед предскажу.

Кортес усмехнулся и объявил общий сбор.

— Римляне! Нам предстоит непростая задача, — торжественно начал он, едва войско собралось, и тут же сменил тон. — Друзья… Этой ночью мы выходим из города. Будет трудно. Очень трудно.

Войско молчало. Много дней солдаты требовали от Кортеса лишь одного — вывести их из этого жуткого места. И теперь, когда он все-таки созрел, в счастливое окончание похода не верил почти никто. Что бы он там ни говорил.

— Мост понесем впереди, — как не заметил гнетущего молчания Кортес. — Думаю, четыреста тлашкальцев до разрыва в дамбе его донесут. Ну, и в оборону моста я поставлю… Сандоваль!

— Да… — отозвался Гонсало де Сандоваль.

— Подберешь полторы сотни человек и вместе с Ордасом займешься охраной и обороной моста.

— Понял, — мрачно отозвался Сандоваль.