Великий мертвый

Он видел, что это не самый достойный выход. Судебное разбирательство заставит Николаса де Овандо, его главного и, так уж вышло, единственного покровителя прилагать существенные усилия, и мягкий приговор будет достигнут… не безвозмездно. И лишь когда каравелла уже отошла от причала, Кортес — абсолютно случайно — узнал самое страшное: Николас де Овандо недавно отбыл в Европу и даже не знает о нависшей над племянником опасности.

Вот тогда Кортес и почувствовал невидимую петлю на шее особенно остро. Пригласил капитана — умного, родовитого человека, и тот, выслушав арестанта, понимающе кивнул, весьма убедительно порекомендовал охране оформить документы о побеге и распорядился спустить шлюпку.

На следующий день Веласкес получил самое нелепое предложение за всю его жизнь: повторно бежавший из-под ареста Кортес приглашал его на приватные переговоры. Губернатор видел, что это — капитуляция, но была она слишком уж запоздавшей, а потому бесполезной. В отличие от этого щенка, губернатор знал, как сложно остановить однажды запущенную судебную машину, и на что Кортес надеется, решительно не понимал.

— Ты слишком далеко зашел, Эрнан, — первое, что произнес раздосадованный затяжным скандалом Веласкес, едва переступил порог храма Божьего.

— Вот именно, — кивнул Кортес. — Каталина беременна.

Позже он узнает, что с девственной Каталиной Хуарес ла Маркайда от этого наглого навета случился истерический припадок. Точь-в-точь, как сейчас — у ее родственника, губернатора Кубы Диего Веласкеса.

— Убью-у! — ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. — На куски-и порежу!

— Моя смерть не избавит ее от позора, — спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.

Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника — это было еще хуже, чем просто беременная девушка.

— Свадьба избавит, — подсказал выход Кортес.

— Ну, ты и мерзавец… — выдохнул Веласкес.

— Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, — широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: — И давайте не тянуть со свадьбой…

Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.

— Посторонись! — не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.

Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной — так уж вышло — супруги; дело было в насмешке над командиром — худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.

* * *

Едва вырезанное обсидиановым ножом сердце пленного предводителя дикарей было брошено в священный огонь, над ступенчатой пирамидой взвился легкий, чуть заметный в сумерках дымок, а над городом раздался густой рев храмовой раковины.

Мотекусома вскочил с широкой каменной скамьи и пружинящим шагом двинулся вниз — на узкое, окаймленное высокими каменными бортами игровое поле. С восточной трибуны освещенного сотнями факелов четырехугольного стадиона, на ходу поправляя наплечные щитки и обтянутые кожей крепкие шлемы, спускались тлашкальцы. Медлить было нельзя; именно сейчас, в первые мгновенья после получения жертвы боги должны были явить в игре свою волю.

— Великий Тлатоани!

Мотекусома обернулся. Это был Повелитель дротиков.

— Что тебе?

— Отмени игру, Тлатоани, — выдохнул военачальник. — Пока не поздно.

— Ты знаешь, как мы решаем споры, — гневно отрезал Мотекусома, — с врагами — войной, с друзьями — игрой! — и пружинисто перепрыгнул через борт.

Но стадион — впервые за много лет — восторженными воплями не взорвался.

— Тлашкальцы никогда не были нам друзьями! — отчаянно закричал вслед правителю военачальник.

Мотекусома стиснул зубы и двинулся в отмеченный круглой каменной плитой с изображением бога смерти центр поля. Прошел мимо вделанных в каменные борта, полыхающих отраженным светом округлых обсидиановых зеркал, мимо нависающего над краем поля узорчатого каменного кольца, мимо замерших трибун. Крепко, так, чтобы почувствовать тело, стукнулся плечом о плечо со Змеем, Койотом, Орлом и Ягуаром, — полным именем на поле никто никого не звал. Встретился взглядом с молодым вождем тлашкальцев Шикотенкатлем и, крепко обнявшись со своими, согнулся над расписанным под человеческий череп каучуковым мячом — лоб в лоб, щека к щеке с противником. Считающий очки тут же хлопнул трещоткой, и они, упираясь головами и натужно кряхтя, начали теснить соперников.

— Я тебе печень вырву! — просвистел прямо в ухо Шикотенкатль.

— Сначала от мамкиной сиськи оторвись, щенок! — усилил напор Мотекусома.