все равно, что украсить разговор благоуханием весенних фиалок.
Шумным торжеством отметили во дворце отвод Леваном Дадиани своих войск
от имеретинского рубежа.
Хорешани, восхитив княжество, привела изречение из персидской мудрости: "Не стой
там, где можешь упасть!"
А в опочивальне царь Георгий, сбросив мантию и отстегивая ожерелье из
изумрудов, шепнул царице:
- Хвала моей предусмотрительности! Я спас свой удел от страшных
бедствий: если приезд семьи Моурави так
напугал Левана, то как притихнет разбойник, узнав, что я породнюсь с великим
"барсом"...
В мраморной нише на тахте, облокотясь на мутаки, Русудан и Хорешани
обсуждали событие:
- Может, царь теперь снарядит в помощь Георгию если не три, то хотя бы
одну тысячу дружинников? Нехорошо:
раньше обнадежил, а потом почти предал.
- Нет, моя Хорешани, и одного дружинника не пошлет царь. Зачем? Вести
из Базалети все печальнее. Конечно, для
нас лучше, чтобы послал, а для Имерети важнее, чтобы войско охраняло ее рубежи.
- Еще неизвестно, что для Имерети лучше: три тысячи дружинников на
берегах Базалети или на берегах Риони?
- Ты о планах Георгия? Но ведь скоростной гонец вчера поведал о сговоре
Моурави с Александром. Он царевичем
очень доволен.
- А я так думаю, - дрожащим голосом проговорила Дареджан, подойдя к
нише: - Если хочешь греться на солнце, не
садись на лед! Может, наш красавец Автандил хранит в сердце неприязнь к царю,
нарушителю слова, тогда и царевна ему
ни к чему!
- Да, ты права, дорогая, - вздохнула Хорешани. - Не понадейся Георгий
на имеретин, что-нибудь другое придумал
бы.
Некоторую неловкость испытывали царь и царица перед мужественно
скрывающими свою печаль картлийками.
Через день прибывал от азнаура Дато очередной гонец, но лица Русудан и Хорешани
не светлели.
И вот как-то царственная чета посетила Русудан. Уже по тому, что
телохранители были оставлены у входа,
придворные совсем отсутствовали, Хорешани поняла, что разговор будет негласный,
и, обняв Дареджан, поднялась с нею на
верхний балкон, обвитый благоухающими розами.
Поблагодарив царственных гостей за посещение, Русудан приготовилась
слушать.
- Мы полны сочувствия к тебе, достойная госпожа Русудан, - начал царь
издалека. - Но разве после грозы солнце не
сияет ярче?
В теплых словах выразила и царица надежду на лучшие дни: "Они грядут на
смену злоключений, как вестники
весны".
Расправив лечаки, ниспадавшую жемчужной пеной, и сдержанно улыбаясь,
Русудан выразила признательность за
внимание к семье Георгия Саакадзе:
- Уповаю на справедливость судьбы! И если вновь засияет солнце на нашем
пути, то Моурави сумеет доказать, как
высоко ценим мы гостеприимство царя царей и царицы цариц.
- Сколь приятны мне твои речи, госпожа Русудан! И я уповаю на меч
Георгия Саакадзе! А обещание свое сдержу:
царевна Хварамзе, благословенная гелатской божией матерью, будет женой отважного
витязя Автандила, сына Великого
Моурави.
- Возжелала я, моя Русудан, пожаловать тебя малым пиром, дабы царь
Имерети Георгий Третий мог объявить
придворным свою волю, а католикос Малахия благословить царевну Хварамзе.
Русудан про себя усмехнулась: "Сильно изнурил вас Леван Дадиани! Едва
владеете собой, чтобы не закричать на
все грузинские земли: "О-э! Мы можем спать в своей золотой палате, никого не
устрашаясь, нас защищает меч Великого
Моурави!" - и твердо сказала:
- До конца своих долгих лет, служа тебе мечом и сердцем, мой Автандил
не сможет расплатиться с тобою за
прекрасную царевну Хварамзе. Но отложим радостное пиршество до более счастливого
для нас времени, ибо примем мы
высокую милость только в тот день, когда Моурави мечом и умом вновь обретет свое
могущество, свое право называться
первым обязанным перед родиной.
Слегка разочарованно выслушал царь гордо выпрямившуюся Русудан. Но
царица восхитилась: "Вот с кем сладко
будет моей Хварамзе".
Выражение лица Русудан ясно говорило, что продолжать разговор
бесполезно. Нет, не такова жена Великого
Моурави, чтобы унизить себя, приняв в черные дни предложение царя породниться.
Даже цари должны считать за честь
быть в родстве с Георгием Саакадзе!
О Базалети знала Русудан все. Но тяжелые вести не меняли характера
бесед ее с царицей, а княгини все более
испытывали в ее присутствии какую-то робость и, зная о частых посещениях гонцов,
не решались расспрашивать.
Никто не видел Русудан ни вздыхающей, ни жалующейся, как и не видел ее
притворно смеющейся.
И вот в одно ничем не примечательное утро прискакал Омар, последний
гонец! Он щурился, как от рези в глазах,
будто что-то хотел разглядеть, но мешал густой туман. Бурка его разодрана в
клочья. Он был голоден, но с трудом отломил
и проглотил кусок лепешки. В его хриплом, срывающемся голосе звучала
безнадежность.
В эту ночь картлийки не спали...
Колокольный звон плыл над Кутаиси. Над четырьмя башнями куполовидного
замка реяло темно-голубое знамя
Георгия Третьего. Яркое солнце заливало купол храма Баграта, где только что
закончилась торжественная литургия по
случаю возвращения наследника царя Имерети невредимым. Свита, окружив царевича
Александра, Кайхосро Мухран-
батони, Автандила и всех "барсов", направилась к выходу.