Великий Моурави 5

обхождения и не выдать внутренней грусти. Спокойно перебирая четки из желтого

янтаря, она старалась унять учащенное

биение сердца и мыслями была далеко от праздных, любопытствующих княгинь. "Как

назойливы придворные! Не все ли им

равно, почему Дато так молод, Ростом суров, Элизбар высок, а Димитрий старше

всех? Что эти беспечные, изнеженные

женщины знают о настоящей любви, о настоящей скорби? Бедный Димитрий, как ему

жить дальше?.. А Георгий? Какой

обвал можно противопоставить обвалу его надежд? Рухнула ледяная гора и

похоронила под своей тяжестью цветущий лес,

полный солнечного блеска. И Георгий - над бездной, на дне которой под грудой

льда погребена его вера в народ, в себя.

Незачем бояться правды: князья угнетают народ, но народ пошел за князьями.

Моурави сердце отдал, и не одно, за народ, -

и в самый тяжелый час народ оставил его... Нет, я не согласна с Георгием, что

будто он сам виноват! Если любишь, слепо

идешь на все жертвы!"

Одиночество Георгия, его потрясение, его боль вытеснили из души Русудан

все остальные невзгоды. Давно

охладевшая к обществу владетелей, в поступках брата, Зураба Эристави, увидевшая

всю мерзость феодального строя, она

теперь охладевала и к народу, не в силах осознать, что лишь в его нелегком пути

залог будущего.

Взгляд Хорешани, преисполненный любви, встретился со взглядом Русудан,

и они понимающе улыбнулись, -

словно два луча пробились сквозь тьму разочарований и осветили их грустные лица.

В палате вновь восстановилось оживление, но ближе к дверям царских

покоев величественная тишина не

нарушалась.

Архиереи и советники ждали выхода царя из двухоконной палаты

размышлений, там шел тихий разговор.

- ...Нет, мой царь, не смирился я. Не царствовать в Картли Теймуразу!

Не царствовать и Зурабу Эристави! Я

заставлю их, как и всех князей-клятвопреступников, вспомнить тяжелую поступь

Георгия Саакадзе!

Так ответил Великий Моурави царю Имерети, предложившему ему поселиться

в Кутаиси... посулившему ему

многое...

Отдав долг вежливости имеретинскому двору, Дато и Гиви на следующий

день выехали в Стамбул. Каждая гора,

таявшая позади в светло-синей дымке берега, вызывала у них ласковые слова

прощального привета.

Малый пир не принес радости царевне Хварамзе, хоть и облачилась она,

как сокровище весны, в платье цвета

фиалок, возложив алмазное созвездие на красиво убранные волосы, просвечивающие

сквозь кисею. Автандил, весь во

власти печали, не отвечал на ее светлые взоры, полные затаенного огня, не

танцевал с нею лекури, не шептался с молодыми

князьями, как другие, о ее красоте и, точно изжив пылкость юности, не выразил

желания сразиться в ее честь с

имеретинскими витязями в праздничном поединке. Состязания и пиршества были

далеки его истерзанной потерей

Даутбека душе.

Не понимала Хварамзе: как можно огорчаться из-за одной неудачи! Разве

Имерети всегда выигрывала битвы? Но

царь милостиво не отменял забав дворца. Она страдала. В сердце ее разгорался

поединок между чувством любви и

неприязнью. Звенели мечи самолюбия, свистели стрелы увлечения - и победила

страсть.

Автандил оставался холодным, по ночам его не посещали видения любви,

ибо неотступно клубились базалетские

туманы вокруг его ложа, цепляясь за бархатное одеяло, а призрачные сабли

рушились на мертвого Даутбека, и, как

страшный призрак, вдоль базалетского берега мчался без всадника пронзительно

ржущий Джамбаз...

Но любовь эгоистична. Хварамзе готова была заковать Автандила в золотые

цепи и кольцо их прибить к порогу

своей опочивальни. Коснуться его непокорных волос, оставить печать поцелуя на

резко очерченных губах стало пределом

желаний царевны. Жаркие взгляды из-под целомудренно опущенных ресниц не укрылись

от Автандила и пробудили в нем

горячее желание скорей покинуть Имерети. Каждое утро ему вносили на подносе

сладости. Автандил догадывался: от

Хварамзе - и возненавидел и орехи в меду и лаваш из сгущенного виноградного

сока.

Потерпев поражение в платье цвета фиалок и узнав о рассеянности

Автандила, не вызвавшего в ее честь

имеретинских витязей на турнир, царевна застенчиво потупила глаза и велела

подать ей щит и копье.

На ристалище колыхались имеретинские и картлийские стяги, играли

серебряные трубы царства и беспрестанно

гремели барабаны. После торжественного проезда князей и видных азнауров на

богато убранных конях начальник

церемонии объявил о поединке двух красавиц: девы аметистов и девы рубинов.

На зеленый круг галопом выехали две наездницы: Хварамзе - царевна

имеретинская и княжна Церетели -

единственная дочь всесильного владетеля.

Автандил до боли прикусил губу: царевна своеобразно отплачивает ему за

равнодушие, - ее воинственность могла

быть подсказана только уязвленным самолюбием. О, почему же победа над царской

дочерью не вызывает в нем торжества,

а стук его сердца, увы, скорее похож на стук копыт по булыжникам, чем на трепет

любви? Как витязь он готов был

вознаградить царевну за доблесть золотой чашей с изречением: "Ради бога, пощади

нас, не отмщай своих обид!"*, или

венцом из пунцовых роз, или дамасским клинком с надписью: "Да обратится в

бегство нежеланная!", и еще многим...

Только не поцелуем!

______________