Великий Моурави 5

ответил:

- Господь наш единый, вездесущий, все сохраняющий и творящий благо,

тебя благословил. Да будет тебе ведомо,

что царь наш, по наитию свыше, желает получить меч твой в твоей деснице. Да

примет святая троица тебя под покров свой!

- Не ты ли, правитель над правителями, полон священного огня

негодования? - Джоджуа, подражая митрополиту,

тоже вскинул правую руку, отчего на перстнях вспыхнули синие и малиновые камни.

- Тебя мыслим мы посланцем неба!

Саакадзе пропустил мимо ушей многословное восхваление и, обращаясь к

Георгию Третьему, сухо сказал:

- Считаю, царь царей, несвоевременным напасть сейчас на Самегрело.

Словно под ледяной каскад попали отцы церкови и имеретинские владетели!

Страсти утихли, и в палате

водворилось молчание.

"Вижу, князья, - подумал, усмехаясь, Саакадзе, - не терпится вам моей

десницей присвоить себе земли Самегрело,

растаскать их по клочкам, а на народ мегрельский, как на собственный

имеретинский, надеть двойную цепь рабства!

Бедный труженик, ты и так едва прикрываешь наготу свою, и сытым случается быть

тебе не каждый день. Нет, никому ныне

и впредь не поможет Георгий Саакадзе закабалять народ!"

Католикос Малахия уставился на носки своих черных бархатных сандалий,

вышитых золотом и осыпанных

драгоценными камнями, потом с горечью проговорил:

- Бог не до конца взыскал с нас за грехи наши, если ты, сын отваги,

отказываешь нам в мече своем.

- Не отказываю, святой отец, а советую подождать, - голос Саакадзе

звучал так глухо, что он сам не узнавал его. -

Недолго усидит спокойно Леван - характер скорпиона у него, способен ужалить даже

ближних. Ты же, святой отец, знаешь:

поднявший меч от меча и погибнет.

- Горе нам, беспредельно грешным! - недовольно прохрипел архиепископ

Давид, судорожно касаясь наперсного

креста.

В горле Саакадзе запершило, и он наклонил голову, чтобы не выдать своей

ненависти. Он готов был немедля

проучить лицемеров.

Но тут встал царь и напомнил, что Моурави гость, и дорогой гость! Не

следует утомлять его долгой беседой. На

обсуждение дел еще много осталось времени. И, прислонив жезл к плечу, Георгий

Третий величественно покинул палату.

Хранивший долгое молчание Кайхосро Мухран-батони шепнул сидевшему рядом

Александру:

- Утомлен и опечален Моурави. Царь царствующих прав, не следует

настаивать.

- Мой любезный и дорогой друг Кайхосро, надо удержать Моурави от

поездки в Стамбул. Я лучше знаю турецких

пашей, увидишь, я окажусь прав.

И вновь шли... нет, не шли, а ползли дни - унылые... навязчивые.

Увивались около Моурави князья, устраивая

неуместные празднества, елейно славили Моурави церковники, щедрым звоном

напоминали церкви о своем

домогательстве. А Георгию Саакадзе все казалось, что на небосклоне потускнело

солнце, а с вершин продолжают

беспорядочно спускаться всадники, вместо бурок прикрываясь туманами.

Видел Саакадзе, как осторожно, но настойчиво старается Александр

сделать пребывание его в Кутаиси приятным, -

и теплое чувство к царевичу возрастало. Видел, как Кайхосро Мухран-батони

осторожно, но настойчиво охраняет его от

слишком назойливых, - и любовь к неповторимому Кайхосро все ширилась. Видел, как

"барсы", не в силах примириться с

потерей Даутбека, не снимая с куладжи желтых роз и холодно отстраняя навязчивую

любезность кутаисцев, целыми днями

сидели на берегу Риони, молча следя за его течением, точно ища в нем разрешения

страшной загадки: куда ушел Даутбек? И

жалость, великая нечеловеческая жалость к друзьям - нет, не к друзьям, а к

сыновьям - наполняла уже переполненную

мукой душу Саакадзе.

Все видел Моурави - и непривычно сурово сжатые губы Русудан, и

непривычную тень в вечно смеющихся глазах

Хорешани, и непривычно дрожащие руки Дареджан. Все видел и думал: "Хорошо,

удалось отправить перед Базалетской

битвой Папуна в Носте, к родным "барсов" - якобы для привета и проверки

настроений крестьян, а на самом деле, чтобы

уберечь от возможной опасности, - женщины не должны оставаться беззащитными.

Папуна во все дни, солнечные и

туманные, обязан остаться невредимым, он - для семьи..."

Но вот назначен день поездки в Гелати, где общегрузинский царь царей

Давид Строитель создал не только храм

тысячелетий в честь гелатской божьей матери, но и храм науки, названный по-

гречески: "Академия".

Давно стремился в Гелати Моурави, но царь всеми мерами задерживал его,

стараясь использовать опыт Георгия

Саакадзе в укреплении своей страны. Совместно с царем и полководцами Моурави

ежедневно объезжал крепости и

сторожевые башни Имерети, и полководцы жадно слушали его советы, хоть и уверяли

потом, что и без него все это было

хорошо им известно, они, мол, и сами готовились к переустройству устаревших

укреплений.

Поездки в Гелати были любимым удовольствием царской семьи, а сегодня

особенно пышный поезд растянулся на

целую агаджа. Саакадзе ехал рядом с царевичем Александром, который любезно

знакомил Моурави... с давно ему знакомой

историей возникновения Гелатского монастыря.

Лишь благодаря настойчивой просьбе Кайхосро - не лишать его приятных

попутчиков - "барсы" согласились

сопровождать дорогого их сердцу друга. Устроив своего иноходца между конями

Димитрия и Ростома, Кайхосро,