Великий Моурави 5

тропам, скрипели висячие мосты, срывались камни, образуя обвалы, грохочущие в

мрачных ущельях.

Высокие стены то одного замка, то другого ощеривались копьями.

Скидывались с плеч бурки, образуя черные

валы. Вдоль дарбази выстраивались кресла, переливающиеся фиолетовым цветом

надежды и пурпурным - войны. И,

подобно обвалам, гремели речи, распадаясь на отдельные слова гнева, бессилия;

возмущения, коварства, ненависти. Не

было лишь любви.

Колесница солнца скатывалась за вершины, поднимался бледно-серебряный

щит луны, вот исчезал и он в

розоватых переливах зари, и вновь на дорогу-дугу выносилась колесница, неслась

над замком, роняя на его сады и башни

огненные спицы.

И снова собирались князья, спорили о том, к кому выгоднее примкнуть: к

Саакадзе или к Симону Второму,

убеждали друг друга - и снова расходились, не зная, как поступить, на что

решиться. Вынужденный плен в собственных

замках порождает не только скуку, но и отчаяние. Мечи превращаются в лишний

груз, и доблестные витязи тащат его, как

мулы или верблюды.

- Позор!

- Не потерпим!

- К оружию!

Но... у кого в плену они? У Моурави? Тогда почему не требует "барс",

как Шадиман, войска?

У Шадимана? Тогда почему "змей" просит войска, а не сам берет?

Хмурится старый Липарит: он-то знает, на чью сторону выгоднее стать. Но

княжеское знамя - святыня. Не следует

отрываться от сословия.

"Пусть сосед начнет", - думают одни.

"Не опоздать бы!" - тревожатся другие.

Равнодушно сыплется песок в часах из верхнего шара в нижний. Время

безжалостно, и каждый боится очутиться

внизу.

Первым погнал гонца к Моурави взволнованный Квели Церетели. В послании

он клялся, что давно и навсегда

уверовал: сильнее, чем меч Великого Моурави, нет оружия! Пусть только Моурави

пожелает, и княжеские замки

распахнутся перед ним, как храмы в день светлого воскресенья. И если Моурави

сумеет привлечь хотя бы двух сильных

войском князей, то не один он, Церетели, а многие князья поспешат стать под

знамя "барса, потрясающего копьем".

Гонец присматривался к Бенари. Свиток лежал перед Саакадзе.

"Трусливые мотыльки", - думал Саакадзе. Но во имя Картли он не смеет

отказываться от малейшей возможности

раздобыть войско. А если снова обманут... Что ж, ничего не изменится.

Необходимость подсказывает не накидывать на

глаза розовую кисею.

И, скрыв презрение, Саакадзе начал переговоры с владетелями. Он ждал,

что ранее многих держателей фамильных

знамен отзовется князь Липарит, но совсем нежданно прискакал посланец от

влиятельного князя Кайхосро Бараташвили,

родственника Шадимана. Его огромные владения, охраняемые отборными дружинами,

вызывали зависть даже у Эристави

Ксанского. Неприступность Биртвисской крепости использовалась деятельным Барата,

и он усердно накапливал пешие и

конные войска. Уверившись, что он неуязвим, князь стал еще более высокомерен и

напыщен, изумляя даже самых

надменных и чванливых владетелей. Он редко посещал Метехи, не удостаивал

вниманием Совет князей. Во время

могущества Великого Моурави биртвисец не признавал власти Непобедимого, позже -

власти царя Теймураза, и еще

меньше - царя Симона Второго. И вдруг "всесильный Барата", как звали его князья,

изъявил готовность "поставить своего

коня рядом с конем Моурави и гнать персов до второго пришествия!"

Весть о действиях Кайхосро Бараташвили понеслась по всей Картли, от

замка к замку.

Озабоченный и вместе с тем обрадованный Липарит поспешил последовать

примеру Барата и лично прибыл в

Бенари. Удобно усаживаясь в кресле, отливающем пурпуром, он советовал Моурави

привлечь Палавандишвили и Фирана

Амилахвари, особенно последнего, который, несмотря на возвращение в Метехи и

Шадимана и Андукапара, заперся, как

барсук, в своем замке и не отзывается на настойчивые приглашения своего брата.

- О-о-о! Липарит выезжал на тайную встречу с Саакадзе!

- Пора! Пора!

- Кто не хочет превратиться в песок времени, на коней!

- Скорей!

- Скорей в Бенари!

Гонимые беспокойством, направились к Моурави и Качибадзе и еще

некоторые менее влиятельные князья,

имеющие конные дружины и корм.

Боясь радоваться, Саакадзе все же почувствовал в себе прилив сил и,

списавшись с Мирваном Мухран-батони,

отослал Ростома и Пануша посланниками к Фирану Амилахвари, Даутбека и Матарса к

Палавандишвили, а сам,

сокрушаясь, что Дато еще не вернулся из Константинополя, отправился вместе с

Автандилом, Димитрием и Эрасти к

Барата.

Вначале Саакадзе думал было выехать без охраны, но Арчил-"верный глаз"

упорно твердил: "Не к друзьям едем",

и, прихватив десять дружинников, окружил Саакадзе конвоем.

С большими почестями принял Барата Георгия Саакадзе в своем главном

городе Тбиси, где постоянно пребывал.

Сорок стрелков вскинули луки и спустили тетивы, пронзая стрелами бурдюк,

увенчанный тюрбаном. Семьдесят всадников

метнули копья друг в друга и поймали их на лету. Тридцать барабанов разразились

громом. Красавица, трепетная и гибкая,

взмахнув мантильей, словно крылом, кинула под ноги Джамбазу цветы, похожие на

сапфировые звезды. И начальники

дружин крикнули дружно: "Ваша!"

В пышных словах владетель выразил сожаление, что лишь на один день

пожаловал желанный гость, и, уступая