Великий Моурави. Книги 1-6

– От удара обухом по темени рухнул как сноп наземь. – И, помрачнев от нахлынувших видений, добавил: – И свет вон из глаз. Очнулся в цепях.

– А из-за чего у вас, казаков и турок, вражда?

– Если б не казаки, дурно пришлось бы русской земле. Мстим за разорение и сами разоряем. Азов, как сказывал, – заноза.

Дон турки накрепко закрыли, нем без Азова не жить, за него бьемся.

– Но ты, атаман, освобожден под слово чести. Знаешь?

– Знаю. Вернусь с ватагой, на год стану под твое знамя, по крепкому уговору.

– Хорошо, атаман.

– И впрямь ладно. Что Анатолию шарапать, что Гилян. Врагов веры нашей и земли кругом с достатком. Хоть жги, хоть режь.

– Дело важное, атаман. Слово чем подкрепишь?

– Клятвой, – кивнул Меркушка. – На пищали княжны Хованской уговор подтверждаю.

– Твою клятву принял. Прими и ты мою.

Наполнив чашу вином из простого кувшина, Саакадзе настругал туда свинца от пульки, размешал и протянул Вавиле. Отпив, атаман в свою очередь протянул Саакадзе чашу. Отпил и он, Меркушка просиял. Саакадзе перевернул чашу, ни одна капля не стекла. Впереди две дороги сливались в одну, стрелой устремлялась она в будущее.

Условились, как поддерживать связь, когда и где быть наготове. Положили вес золота на снаряжение ватаги.

Меркушка взглянул в окно, где зеленой дымкой сумерек курились кипарисы, и заторопился, ибо посол Яковлев накрепко приказал ему доставить Вавилу Бурсака в подворье греческой церкви.

Но Саакадзе не согласился отпустить пятидесятника и атамана, ссылаясь на грузинский обычай.

Появление Вавилы и Меркушки в «зале еды» «барсы» встретили приветственными возгласами и радостными восклицаниями. Чуть не опрокинув посуду, они вскочили с мест и ринулись навстречу побратимам. Бурсака стиснули в таких жарких объятиях, что он и дышать не мог.

Князья Заза и Ило недоуменно переглядывались: если друзья пожаловали, почему на них гуртом навалились и душат, как щенят?

– Да будет над вами мир! – говорил Бурсак, с силой ударяя «барсов» по плечу.

– Ты где так по-турецки научился? – растягивал рот в улыбке Дато. – У тюремщиков или у сотрапезников?

– По равной доле, други: у басурман – когда за удаль платил, у дивчин трапезундских – когда за каймак целовал.

– Выпьем за Бурсака! Выпьем! – потрясал полным рогом Пануш.

– Ну, кто прав? – торжествовал Гиви. – Я клялся, что сам поднесу чашу атаману!

Широким движением руки Саакадзе указал на скатерть и привлек к себе атамана и пятидесятника. Он сам усадил их на почетном месте. И эта простота полководца до глубины сердца тронула казака и пленила стрельца. Сегодня под ними шуршали парчовые подушки, а завтра могли заскрипеть седла. Было за что наполнить до края картлийские роги и осушить их до дна.

Отар переводил в поте лица.

– Э-о, Меркушка! Выручил друга, а сам лоб морщишь? – протестовал Матарс. – По боярам соскучился?

– По воле.

– Так выпьем за нее?

– Выпьем!

Наполнив азарпешу – ковш вином, Матарс заставил Меркушку залпом выпить за прекрасную волю и за не менее прекрасных женщин, разделяющих трапезу встречи, волшебниц, легко превращающих витязей в невольников. Затем осушили азарпешу за Меркушку – воплощение буйного ветра в человеке, и еще одну – за Моурави, единоборца.

Тамадой выбрали Матарса. Сделав после третьей азарпеши передышку, Матарс подсунул Меркушке румяного каплуна на закуску. Не заставил уговаривать себя и Вавило Бурсак. Выпив залпом три чаши, он крякнул и сразу взялся за ногу жареного барана. А Дато, приставленный к нему тамадой, все подливал вино и подбрасывал снедь на круглое блюдо, стоящее перед ним, – то бок козленка, то курчонка.

Почти с ужасом смотрели сыновья Шадимана на невиданное доселе зрелище.

– Не выживет, – шепнул брату Заза. – Может, уедем? Пусть без нас поплатится за ненасытность. Терпеть не могу умирающих за скатертью.

Но Вавило как ни в чем не бывало продолжал свою необычную трапезу, изредка роняя: «Любо» или же: «Добре». Сковывало его лишь присутствие женщин, так доброжелательно улыбающихся ему и Меркушке.

То ли от Русудан не укрылось смущение «русийцев», то ли настал срок, когда женщины удалялись, предоставляя мужчинам кейфовать на свободе, но она поднялась, и тотчас все женщины последовали ее примеру. Ответив легким поклоном низко кланяющимся мужчинам, они плавно вышли.

Едва закрылись двери, как раздались оглушительные выкрики, знаменующие апофеоз восторга и торжества. На могучих крыльях взлетела застольная песня. Потом насели на Меркушку, заставили и его спеть. Тряхнув копной волос, он лихо притопнул ногой. Завел скоморошью: