Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

Он случайно столкнулся с ней на Петровке, пошел следом, прошел шагов пятьдесят, та остановилась, встретив знакомую. Зара видел эту женщину в доме Лайонсов, ее звали Клавдия, она была актрисой. Придя в себя, он поздоровался с нею, и та представила его Цесарской. Разговор шел по-французски, которым владели они с Клавдией. Цесарская не знала ни английского, ни французского, а Виткин толком не говорил по-русски.

Нет, любовь не выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и не поразила сразу обоих. Тем не менее Клавдия в тот же вечер сказала Лайонсу: «Ваш друг, инженер, повел себя так, словно увидел привидение». Во всяком случае, она решила помочь Виткину. «Внезапно я почувствовал, как рука скользнула в мою, – вспоминал Виткин. И услышал: “Я позабочусь о том, чтобы вы с ней встретились”».

Клавдия, судя по ее владению иностранными языками, была из «бывших». Рудольф Волтерс в своей книге пишет, что не раз встречал молодых советских женщин, лишенных из-за происхождения даже возможности получить высшее образование. «Для них существует только одна, очень слабая надежда – когда-нибудь уехать за границу. …Кого только из немецких специалистов страстно не просили: «Женитесь на мне, тогда я получу немецкое гражданство, и меня должны будут выпустить из России. На границе мы разведемся – дальше я поеду одна». Впрочем, за иностранцами могли охотиться и женщины иного сорта. «Русские девушки постоянно дежурили у торгсина и инснаба, чтобы заманить в свои сети иностранца, – вспоминал Томас Сговио, – чтобы наконец досыта поесть или приобрести пару шелковых чулок».

Не без помощи Клавдии у Лайонсов была организована вечеринка, созванная, чтобы представить их друг другу при более благоприятных обстоятельствах. В назначенный день Зара пришел раньше времени. Остальные гости подошли попозже. В их числе, как вспоминал впоследствии Виткин, был писатель Борис Пильняк. Вероятно, он оказался среди приглашенных, поскольку незадолго до этого, в 1931 году совершил путешествие по Америке (почти тем же маршрутом, что впоследствии Ильф и Петров).

«Ужин у Лайонса – почти роскошный, – записывает в своем дневнике Елена Сергеевна Булгакова. – Жена его говорит на ломаном русском языке. Музыкальна, играла на гитаре и пела, между прочим, песенки из “Турбиных” – по-английски…» Речь идет о другом ужине, в январе 1934 года, но Виткин вполне мог видеть у Лайонса и Михаила Булгакова.

«Несмотря на тяжелые условия жизни в Советской России, – вспоминал Виткин, – столы были накрыты деликатесами». К тому моменту он уже понимал, что тут почем. К концу 1932 года мясо уже нельзя было купить в магазине, а ведь еще недавно, как говорили ему коллеги-экспаты, иностранные инженеры, в Москве свободно продавались даже апельсины и шоколад, причем по нормальным ценам. В магазинах для иностранцев (были такие) цены были ниже, чем на рынке, но ходили слухи об их скором закрытии. По Москве ходили настойчивые слухи о голоде на Северном Кавказе и Украине.

Голод 1932–1933 годов, между прочим, был косвенно связан с иностранными инженерами, приглашенными помогать проводить ускоренную индустриализацию. Для покупки оборудования и оплаты труда специалистов нужны были деньги, валюта. Одним из ее источников был зерновой экспорт. «Форсируйте вывоз хлеба вовсю! – пишет Сталин 6 августа 1930 года. – В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут». Тем не менее урожай 1932 года был достаточным, чтобы не допустить массового голода, но потери зерна при его уборке были огромны – сказалась сплошная коллективизация, раскулачивание. Принудительное обобществление скота вызвало ответную реакцию крестьянства – массовый забой.

Впрочем, иностранцев это не касалось. Арманд Хаммер пишет в мемуарах, что в его «Коричневый дом» часто заходили московские американцы, так как там «можно было хорошо поесть». Один из его гостей однажды утром, спустившись к завтраку, застал за столом мать миллионера. Та «накладывала себе в тарелку черную икру, ела ее, зачерпывая большой ложкой и запивая порциями прозрачной жидкости из маленькой рюмочки. – Могу я узнать, что вы пьете? – спросил он. – Водку, – ответила мать. – Водку на завтрак? – Ничего удивительного. Она сделана из того же зерна, что и каша».

В СССР перебои были не только с хлебом и мясом. Однажды Зара получил письмо из США с наивным «бизнес-предложением» – открыть в Москве сеть прачечных. Когда он поделился идеей с одним из московских знакомых, тот не стал говорить о невозможности в стране частного предпринимательства, а лишь спросил: «Да где же вы возьмете мыло?» В начале 30-х достать мыло в Москве было затруднительно. Это побудило Виткина к написанию следующих виршей.

USSR has some hope, but no soap,
USA has no hope, but some soap.

В Советском Союзе есть надежда, но нет мыла, а в Штатах есть мыло, но нет надежды. …Надежда, как водится, питала юношу-идеалиста.