Великий океан

В углу, за столом, сидел Николка. Правитель позвал его и, как видно, о нем забыл. Мальчик с любопытством глядел на знаменитую гвардию Баранова и от сочувствия и уважения старался даже не шевельнуться.

Потом Александр Андреевич вышел на середину круга. Невысокий, сутулый, в новом черном сюртуке, еще больше оттенявшем его крупную лысую голову с остатками совсем белых волос. Заложив руки за спину, он негромко затянул свою любимую песню, сложенную им в далекие годы на новой земле:

Ум российский промыслы затеял,
Людей вольных по морям рассеял...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Стройтесь, зданья, в частях Нова Света,
Росс стремится — воля его мета.
Дикие народы, варварской природы,
Сделались многие друзья нам теперь...
В Свете Новом, в странах полуношных
Мы стоим в ряду к славе людей мощных!
Народы мирятся, отваги боятся.
Бодрствуйте, други, — русаки бо есть!
Нам не важны чины, ни богатства,
Только нужно согласное братство,
То, что сработали, как ни хлопотали,
Ум патриотов уважит потом...

Песню сперва подхватил крайний, с сизым шрамом на подбородке, охотник, за ним высоким, крикливым голосом вступил Афонин. Потом запели все. Не пели лишь Николка и Серафима, вышедшая из своей горенки и, скрестив под шалью на груди руки, безмолвно стоявшая в дверях.

Утром Баранов попрощался с Кириллом Хлебниковым. Уже был отслужен молебен, подана шлюпка, перевезены на корабль два небольших сундука с личным имуществом правителя. Николка стоял в полном дорожном облачении — он сопровождал Александра Андреевича в Россию.

— Поручаю тебе и твоим особым заботам людей, — сказал Баранов Хлебникову, и голос его дрогнул, — кои научились меня любить и будут любить и уважать всякого, ежели с ним справедливо обращаться... Прощай, Кирилл!

Он обошел палисады, в последний раз обернулся к крепости.

На стенах и у ворот выстроился гарнизон, в полной тишине стояло население Ново-Архангельска. А бухту и почти все проливы между островками заполняли сотни алеутских байдар и индейских пирог. Воины Котлеана, даже женщины и старики пришли проводить Баранова. Индейцы тоже сидели в своих лодках молча, безмолвие тысяч людей нарушалось лишь всплесками волн о береговые камни.

Баранов снял картуз, осенил крестом землю, которую оставлял навсегда, людей, которых он любил. В глазах его стояли слезы, и он их не вытирал.

Потом быстро пошел к шлюпке.

...Опустились тучи, туманная сырость скрыла берега Ситхи, потерялась и вершина горы св. Ильи, а Баранов все стоял на корме «Кутузова».

Глава девятая

Снова был океан, вольный ветер, простор. Как в первые годы далеких странствий, Баранов часами стоял на юте, глядел на безмерную даль, думал о родине, об оставленных землях, о близкой встрече с Томеа-Меа, обещанной ему Гагемейстером. Он не знал еще, что капитан-лейтенант не собирался заходить на Сандвичевы острова.

Когда выдавались штормовые дни, бывший правитель Русской Америки сидел в каюте с Николкой и косым алеутом Пимом, сопровождавшим его в Россию, учил, как распознавать на море паруса шхуны и клипера, фрегата и галиота, рассказывал о Кантоне, Охотске, о Сандвичевых островах, куда и сам шел впервые, о первом своем плавании на кутере «Святая Ольга». Всегда малоразговорчивый, молчаливый, сейчас он пытался рассказами о прошлом заглушить тоску.

Гагемейстер продолжал притворяться больным и не показывался на палубе.

Так протянулись четыре недели. К концу пятой Николка узнал от лейтенанта Подушкина, что Гагемейстер захватил из Ново-Архангельска всю переписку и книги правителя и ночи проводит за ними, ища скрытые капиталы. Он до сих пор не мог поверить, что бывший правитель не укрыл одного-двух миллионов рублей в чужеземных торговых конторах. Преданный Баранову лейтенант заодно сообщил, что «Кутузов» взял курс в сторону от Гавай.

Александр Андреевич ничего не ответил негодующему, возмущенному Николке. Что мог он сделать, старый и бесправный, почти пленник? Людская подлость еще раз оказалась сильнее... Он молча погладил взбудораженного мальчика по стриженым черным волосам, опустился на койку. В тот же день у него началась лихорадка.

«Кутузов» вошел в полосу бурь. Приближались воды Китайского моря, можно было зайти в Кантон или Макао, переждать штормовое время, но Гагемейстер торопился и вел судно прямо к Зондскому проливу. В смелости кораблевождения капитан-лейтенанту отказать было нельзя. Как только «Кутузова» подхватил тайфун, Гагемейстер оставил переписку и книги, забыл про мнимую болезнь и не покидал командирского мостика.