Великий океан

Первые дни к нему приезжали голландские и китайские негоцианты. Они ехали выразить искреннее почтение ему, чье имя было хорошо известно не только на берегах Тихого океана. Прибыл и важный чиновник с официальным визитом (губернатор хворал и не мог лично посетить Баранова). Чиновник предоставил в распоряжение правителя губернаторский экипаж проводников. Приглашал осмотреть город и остров, посетить дворец раджи в Сурабайе, посмотреть охоту на леопарда, пляски и игры малайцев.

Но все эти знаки внимания и уважения почти не тронули Баранова. Он оставался сидеть на своей террасе, вести немногословные беседы с Николкой, Пимом и навещавшим его каждый день Подушкиным. Он хотел только одного — поскорее отправиться на корабль, поскорее увидеть Россию.

— Поступишь там в мореходное училище, — говорил он Николке, — вместе с Антипатром плавать будешь...

О своих планах на дальнейшее не говорил ничего. Он даже не знал, есть ли у него деньги, как будет жить. Тоска по родине и беспокойство за семью — вот все, что сейчас наполняло его сердце.

И вместе с тем силы его слабели. Нездоровый климат Батавии, годы и пережитое потрясение сказывались с каждым днем. Подушкин доложил Гагемейстеру о состоянии Баранова и просил ускорить отъезд. А то может случиться, что Баранов так и не дотянет до России.

Гагемейстер, как видно, хотел резко ответить, но сдержался.

— Лекарь не находит у него никакой болезни, — сказал он сухо. — А уйти отсюда я спешу не менее господина Баранова.

Однако он проверил ход работ по ремонту, приказал закончить в недельный срок. Он боялся ответственности.

А за это время Баранов окончательно слег. Последнее, что отняло у него остатки сил, было известие, что Томеа-Меа умирает. Об этом сообщил португальский шкипер, прибывший из Гоно-Руру. Так, по вине Гагемейстера, и не довелось им увидеться!..

Расстроенный, он пришел с террасы в свою комнату, лег на кровать и уже не смог подняться. К вечеру ему стало худо, он начал задыхаться и все просил отвезти на корабль. Подушкин и двое матросов перенесли его на судно.

Два дня до отхода «Кутузова» Баранов бредил. Он громко вспоминал жену, Ирину, Антипатра, Кускова, звал Павла. Затем умолкал, шарил иссохшей, когда-то пухлой, маленькой рукой возле кровати, натыкался на голову Николки, стоявшего на коленях у изголовья. На какое-то время глаза его прояснялись, он внимательно и долго смотрел на мальчика, замечал стоявшего рядом Пима.

— «Людей вольных по морям рассеял...», «Людей вольных...»

Белые, белые корабли, обширные земли, великий океанский простор стояли за этой песней. Сильные люди.

С нею он и умер.

«Кутузов» выходил из пролива. Раннее солнце поднималось над скрывающейся в дымке Явой, пламенел восток. Океан сливался с небом, не было ему конца.

На корме корабля выстроилась вся команда. Матросы стояли «смирно», небольшой ветер колыхал приспущенный российский флаг. А посредине палубы, на двух досках, зашитое в белый саван, лежало тело умершего Баранова. Тяжелое чугунное ядро привязано к его ногам. Рядом стояли Николка и Пим. По рябому лицу алеута катились слезы, мальчик горько плакал. Слезы были на глазах матросов и лейтенанта Подушкина.

Только один Гагемейстер держался сухо. В парадном мундире, чопорный, подтянутый, он вышел вперед, раскрыл молитвенник, поглядел на солнце и медленно, с расстановкой прочел молитву. На корабле священника не было, последнее напутствие, по обычаю, совершал капитан.

— Смирно-о!

Двое матросов подняли доски. Глухо стукнуло о борт ядро. Всплеск воды...

Правитель российских владений в Америке, сын народа, которому он служил, Александр Андреевич Баранов был похоронен в далеком океане. Так он и не увидел родной земли!

Вечером Гагемейстер в присутствии Подушкина и суперкарго вскрыл сундуки Баранова, описал имущество, бумаги. Выяснилось окончательно, что, кроме любимых вещей, книг и нескольких акций компании, у Баранова ничего не было. Хозяин обширных земель, проспектор и морепроходец, тридцать лет добывавший славу отечеству и миллионы своим хозяевам, умер одиноким и нищим.

Последняя глава

Затихал конский топот. По дороге из Росса, той, что вела в прерию, уходил небольшой отряд индейцев. Закутанные в старые одеяла, опустив головы, всадники медленно удалялись к горам. Облако пыли тянулось вслед за ними, оседая на выгоревшую от солнца траву. Ни один из индейцев не обернулся.

Ворота крепости были раскрыты, голый флагшток остро пронизывал голубое небо. Обширный двор пуст и тих, заколочены окна дома правителя, распахнуты ворота. А снизу, из гавани, доносились отдаленные возгласы, лязганье якорной цепи, крики чаек. Потом торжественно бухнула пушка... Русский корабль навсегда покидал берега Калифорнии.

На палубе стоял человек. Он был высокий и пожилой, седые волосы опускались до плеч, обветренное лицо выглядело усталым. Мало кто узнал бы теперь Алексея. Да и узнавать было некому. Из старых поселенцев остались одна Фрося и одряхлевший Лука, новые его никогда не видели. Четверть века — немалый срок...