Великий океан

Но прежние времена миновали. Мало было пройти вдоль берега и стрелять из пушек. Надо было установить эти пушки на берегу. Президия Сан-Франциско явилась последним местом, куда смогла дотянуться рука короля. Дальше, почти до Аляски, лежали земли, не принадлежавшие никому.

Почти тридцать лет стояла президия — глиняный поселок у берега моря. На высоком утесе ржавели пушки. А дальше, среди обширной равнины, окруженная садом, белела старая миссия францисканского ордена.

Многие годы, изо дня в день, звонил позеленевший колокол, монахи служили обедни, крестили пойманных солдатами индейцев, превращали их в рабов, сеяли пшеницу, разводили скот. Но огромные монастырские стада дичали и пропадали в горах, хлеб гнил на корню и заносился песком, а монахи и солдаты президии ходили в одеждах из домотканого сукна, питались чечевичной похлебкой. Строжайший закон запрещал торговлю с иностранцами, своих покупателей не было. Протянутая далеко рука короля давно разжала пальцы.

И все же ничто не менялось. Умирали и рождались люди, старились солдаты и комендант, раз в год поступали губернаторские приказы из Монтерея, дряхлели монахи. И только пышнее и гуще сплелись розовые кусты на треснувшей стене президии да колючая трава выросла в крепостных амбразурах. За десять лет ни один корабль не появился в бухте.

Туман уходил. Густая белесая пелена еще укрывала море и береговые скалы, но она оседала все ниже и ниже, и скоро спасительное солнце озарило верхушки мачт и кормовые надстройки «Юноны». Корабль освобождался из мглистого плена.

Резанов быстро поднял подзорную трубу. Измученный, исхудалый, в темном плаще и шляпе, увлажненной росинками тумана, он долго и беспокойно вглядывался в открывшийся перед ним залив св. Франциска. «Юнона» бросила якорь ночью, в тумане, никто еще не видел берегов Калифорнии.

Солнце поднялось выше, остатки тумана рассеялись. На ярком синем небе отчетливо проступили снежные вершины Сьерры-Невады, зеленеющие долины, подножия, поросшие лесом, золотой песчаный берег залива... дикие скалы, крепость и неширокий вход в бухту. Легкий ветер доносил с берега благоухание цветущих трав.

Становилось жарко. Высыхая, дымились мокрые доски палубы, ванты, убранные паруса. Изнуренные болезнями и голодным переходом, матросы столпились у борта, жадно наслаждаясь теплом. Выползло из трюма даже несколько скорбутных. После дождливой Ситхи, холода и мрака новый берег казался раем. Резанов опустил трубу, снял шляпу и, устало улыбнувшись, сказал, обращаясь ко всем:

— Ну, вот и новая земля!

Но любоваться берегом было некогда. Недавний посланник к японскому императору, главный ревизор Российско-американской компании снова стал сумрачным и беспокойным. Ветерок окреп, надо воспользоваться им и пройти мимо крепости в гавань. И пройти как можно скорее, пока на берегу не спохватились. Подозрительное испанское правительство не пускало чужеземные суда в свои заокеанские воды. А «Юнона» не могла идти дальше. Половина команды лежала больная скорбутом, припасов не было, еще день-два — и некому будет вести корабль.

— Поставьте паруса, — сказал Резанов командиру судна. — Пройдем в бухту даже ежели крепостные пушки будут палить по кораблю.

— Поставить паруса! — вместо ответа распорядился лейтенант. В его светлых глазах блеснула задорная искра. — На якорь! Живо!

Наполнив паруса, «Юнона» смело повернула в проход. Но в бухте ее уже заметили. Всадники, солдаты и жители суетились на берегу, донеслись звуки трубы. Происшествие было необычайным, и вся президия всполошилась.

Потом, когда корабль подошел ближе, один из всадников в развевающемся плаще спустился к самой воде, блеснула на солнце медь рупора.

— Кто такие? — закричал он по-испански. — Что за корабль?

Испанского языка, кроме Резанова, никто не знал, но вопрос был ясен всем. Лейтенант Хвостов приказал позвать горниста. И лишь только будоражащие звуки горна разнеслись по водам залива и смолкло эхо, лейтенант приставил ладони ко рту.

— Корабль «Юнона»! — крикнул он изо всех сил. — Русские!

Ответ его не расслышали и не поняли. Резанов, стоя у борта, видел, как несколько всадников поскакали к крепости, медленно передвинулись дула пушек. Оставшиеся на берегу кричали и махали руками, и по их жестам можно было догадаться, что «Юноне» приказывали остановиться и бросить якорь.

— Николай Александрович, — сказал Резанов, поворачиваясь к Хвостову. — Ежели исполним, останемся под угрозою пушек. И никогда не войдем в гавань... — Он запахнул плащ, словно его знобило.

Хвостов засмеялся.

— Не исполним, господин Резанов! А стрелять им не придется.

Обычно неторопливый, сухощавый, словно высушенный ветром, он неожиданно быстро метнулся на ют, и через минуту все, кто мог держаться на ногах, очутились у парусов и якорного ящика. Матросы суетились, перебегали от мачты к мачте, гремели цепью, а сам Хвостов, мичман Давыдов и ничего не понимающий сонный натуралист Лансдорф стояли у борта и, сняв шляпы и раскланиваясь в сторону берега, громко твердили:

— Si, senor, si, senor!

Единственные испанские слова, которые они знали.