Великий океан

— Чистое представление, — сказал он Резанову, с невольной улыбкой глядевшему на берег. — Прямо — дети! Беспечность их самою природой потворствуется. Поковырял суком землю, кинул десяток пригоршней пшеницы — и собирай урожай да молись Мадонне. Нашего мужичка посадить бы тут! Дона Ивана да дона Степана, — закончил он мечтательно.

Резанов заметил, что Хвостов, всегда угрюмый и державшийся в стороне, последнее время стал общительнее и живее. Он почти не пил, раза два отправлялся на противоположный берег залива, осматривал холмистые уступы, поросшие травами и дикой рожью, дубовые и лавровые рощи, черту прилива. Но на вопросы отмалчивался, лишь как-то вечером сказал другу-мичману:

— Край сей — золотое дно. Не удержатся в нем гишпанцы. Помяни мое слово, Гаврила. Да и не в гишпанцах дело! — он жевал травинку большими некрасивыми губами. — По ту сторону бухты ничейная земля. Хочу о ней обстоятельно разведать и доложить Александру Андреевичу. Гавань там нашел — прямо чудо! Не говори до поры Резанову. Пускай и мой сюрприз в дело пойдет. Не все ж мне слыть за пьяницу и скандалиста.

Днем на «Юнону» прибыли гости. Девушка сразу подбежала к борту и радостно, долго глядела на золотившееся от зноя море, на синюю кайму горизонта. Представлялось, что она в пути, кругом великий простор и среди него маленький корабль с белыми парусами. То, о чем мечтала и к чему стремилась.

— Я сегодня счастливая, — шепнула она Резанову и легонько погладила его руку. — Да?

Незаметно она повторила слова светловолосой Кристины, сказанные на балу.

Резанов молча сжал ее пальцы. Теперь, после помолвки, он видел девушку каждый день и с каждым днем убеждался, что любит ее все сильнее и глубже.

Вечерами и в час сиесты они сидели вдвоем на галерее или в саду, говорили о Калифорнии, о Ситхе, Санкт-Петербурге, Америке. Резанов рассказывал о правителе Баранове и своих планах построить настоящий город и порт на одном из островов Аляски, чтобы каменные строения далеко были видны с моря, создать там музей и школы, обучать индейцев и алеутов. Прочитал ответ министра просвещения графа Румянцева на свои предложения. «He без гордости, — писал министр, — воображаю себе тот грядущий час, когда тамошнее юношество образованное узнает, что в России мыслили о просвещении Америки. Предаваясь приятным впечатлениям сей мысли, я охотно открываюсь перед вами, что для меня нет самолюбия столько справедливейшего, как желать разделять подобную участь…»

Конча внимательно слушала, а потом, слегка наморщив лоб и глядя на верхушки дубов, говорила задумчиво и серьезно:

— Я понимаю теперь, почему вас боится наш двор. Вы можете быть самыми сильными.

— Боюсь, Конча, — ответил с неожиданной горечью Резанов, — что нет… — он вспомнил иные петербургские разговоры и дела, одинокую борьбу Баранова. — Дальновидных и просвещенных людей везде немного, а наипаче, когда дело касается кармана…

В течение недели корабль был нагружен полностью. Пришлось снять переборки, чтобы расширить вместимость трюмов. Резанов жалел, что судно такое маленькое — монахи и поселенцы продолжали везти хлеб. Скрип арб и мычанье быков не прекращались даже в часы сиесты, пыль заслоняла солнце. Сотни мер пшеницы высыпали просто на береговой песок. И все же почти пять тысяч пудов продовольствия «Юнона» могла доставить на Ситху.

Резанов теперь редко показывался на корабле. Хвостов прекрасно справлялся с погрузкой. Давыдов вел записи и расчеты. А на берегу не все шло так гладко, как казалось с первого взгляда. Тот самый отставной мексиканский солдат, первым предложивший свои десять мер бобов, был найден во всходах овса с обрывком аркана на шее. Двое поселенцев были убиты на полпути из миссии Санта-Роза. Напуганные их волы много миль тащили груженые арбы в сторону от дороги. Губернатор отозвал солдат из Санта-Клара, но монтерейский гонец привез какие-то депеши коменданту. Конча сказала, что среди бумаг были мексиканские газеты.

— Отец читал всю ночь, — сообщила она озабоченно. — Луис говорит, что там есть известия о войне в Европе.

В президии от Резанова теперь ничего не было скрытного. Офицеры гарнизона, слуги, солдаты видели в нем будущего родственника коменданта и охотно сообщали обо всем, что знали сами. Луис и Конча посвящали во все домашние дела. Аргуэлло честно принял его в свою семью. Он передал Николаю Петровичу газеты.

— Я не разбираюсь в них, синьор Резанов, — сказал он, хмурясь. — И не знаю, для чего их составляют. Мое дело служить королю. Однако там много написано о войне.