Великий океан

— Жозе, — сказала она мужу, пальцами вытирая слезы, — о религии ты не думай. Господь бог поможет нам. А синьор Резанов — знатный вельможа, наша девочка увидит свет. Может быть, об этой свадьбе услышит король. Дом Морага знали в Мадриде… Конча затмит многих придворных дам, а тут не за кого выйти ей замуж… Я подарю ей свое фамильное серебро. Кстати, надо запаять кофейник. Анна-Павла вчера обнаружила течь… Жозе, — закончила она беспокойно, — я очень хотела бы видеть нашу девочку счастливой!

Дон Жозе не ответил.

Глава девятая

Скоро весть о помолвке расползлась по всей Верхней Калифорнии, просочилась в Лоретто и Сан-Диего. Русский сановник превратился в могущественную особу, чуть ли не вторую после императора. Американский дипломатический агент запросил конгресс, британский — сообщил своему послу в Мадрид. А из окрестных деревень и усадеб приезжали в президию люди посмотреть на необыкновенную чету. Особенно много обсуждали будущий брак во францисканских монастырях, видя в нем важный политический акт. Лишь падре Фелипе искривил свои тонкие, веревочкой, губы и назвал Консепсию «испорченной драгоценностью семейства». Бывший иезуит старался скрыть беспокойство. Посланный им нарочный с тайным донесением и инструкциями в Мексико был схвачен индейцами, и письма могли попасть во враждебные руки.

Быстрее зашагали быки и мулы, перевозившие хлеб из миссии Сан-Франциско на «Юнону», пронзительней скрипели арбы. А когда разнеслось известие, что губернатор прислал поздравление обрученным, всполошились и остальные монастыри. Расчет на войну утратил цену, появилась опасность остаться в дураках. Несмотря на тучность и нестерпимый зной, падре Винценто примчался из миссии Санта-Роза, раскачиваясь в травяной плетенке между двух мулов. Черная огромная шляпа закрывала его до плеч.

Падре вылез из плетенки, швырнул туда тыквенную бутыль со «святой» водой, которой освежался в пути, и, наскоро благословляя слуг, детей, статую Мадонны в нише — всех, кто попадался по дороге, быстро проследовал к Резанову. Торопился наверстать упущенное. Дома, в миссии, он уже послал к дьяволу седого монаха — главного своего противника. А чтобы тому далеко не ходить, посоветовал не вылезать из кельи. Винценто радовался своей решимости.

— В юности я пас коров и был разбойником, синьор Резанов, — сообщил он откровенно, отдуваясь и размахивая четками. — Пусть простят меня все грешные на земле… Радуюсь за вас и за синьориту. Такой, наверное, была когда-то святая дева… Хлеб я приказал везти. Через два дня он будет здесь.

Толстяк весело подмигнул Резанову, затем пошел искать старого Аргуэлло, чтобы сообщить об исчезновении Гервасио. Приемный сын коменданта скрылся из миссии неизвестно куда в тот самый день, когда узнал о помолвке Консепсии.

Обрадованный появлением монаха, Резанов приказал ускорить выгрузку балласта и сам отправился на «Юнону». Сегодня донья Игнасия и Конча собирались посетить корабль. Уходя, он еще раз перечитал письмо губернатора. Дон Ариллага писал неофициально, шутливо сетовал, что не уберег крестницу, жаловался, что не может лично обнять обоих, поздравлял и желал счастья.

Губернатор ни слова не говорил о делах. Теперь это было лишним. Николай Петрович уже явственно ощутил результаты. Но слухи о готовящейся войне продолжали его беспокоить, они могли помешать его планам. Могли надолго разлучить с Консепсией. Вчера и так она сказала грустно:

— Два года вы будете в отлучке? Это почти две жизни… Но все равно я буду ждать вас, пока не умру.

Что мог ответить он ей — милому, отважному существу, дороже которого у него теперь тоже не было никого на свете.

— Я постараюсь вернуться раньше, Конча. Сейчас я уеду на Ситху, передам хлеб Баранову. Правитель каждый день стоит с подзорной трубой на утесе… Оттуда направлюсь в Охотск. Затем по снежным лесам и равнинам поскачу в Петербург. Много месяцев я, не вылезая из кибитки, буду ехать и все время буду думать о тебе, моя девочка… Я буду думать, что ты едешь со мной, кругом холодная пустыня, метель, луна, а мы мчимся и не замечаем ничего, и только колокольчик звенит над головами лошадей. Тебе покажется странной эта снежная равнина.

Они сидели на галерее, ночной туман постепенно затоплял берег и сад, и густая, стелющаяся пелена его мерцала при звездах, как снег.

На корабле шла усиленная работа. Часть команды продолжала выгружать балласт, швыряя камни и песок в залив, часть — ссыпала в трюмные закрома зерно. Пшеницу перевозили на двух шлюпках, индейцы тащили мешки к самой воде. Темные тела индейцев, цветные куртки, позументы и шляпы погонщиков и солдат, криками подающих советы, оживленная жестикулирующая толпа вокруг повозок, разлегшиеся на песке быки, суета и толчея у шлюпок напоминали ярмарку, а не погрузку. Советы и участие довели до того, что одна из шлюпок опрокинулась у самого берега, и обрадованные новым развлечением зрители с шумом и гамом принялись ловить мокрых помощников и их шляпы.

Хвостов, наконец, не выдержал.