Великий океан

Баранов принял это приказание спокойно. Боль осталась глубоко в сердце. Он молча протянул ключи Хлебникову — минута, о которой думал долгие годы, минута, завершающая все, что он сделал и совершил и мечтал передать в надежные руки. Затем так же молча вышел из горницы.

Он прошел двор, миновал сторожевые будки у главных ворот, свернул в лес. По давно заросшей тропе добрался до развалин старой крепости, сел на обомшелый большой валун. Здесь он бывал не раз, отсюда открывался почти весь пролив с зелеными лесистыми островками, тускнел, сливаясь с небом, океан.

О чем думал бывший правитель земель, которые поднял для жизни своими руками? О будущем? Его у него не было. О прошлом? Его отнимали. О том, что остался один и даже семьи настоящей не оказалось?.. Сын от кенайки — слабый, болезненный мальчик ушел с Головниным на корабле, дочь оставалась с матерью, не покидавшей своего племени…

Невольно он думал, что нужно позаботиться о них. Горечь последних испытаний многое вытеснила из памяти. Он встал, по привычке отряхнул кафтан, медленно направился к крепости.

В тот же вечер Баранов написал Гагемейстеру письмо с уведомлением, что собирается отправиться в Кадьяк для свидания с семьей. И что доверяет Хлебникову произвести приемку складов в его отсутствие.

Капитан-лейтенант был раздосадован и возмущен. В ватном стеганом халате, в бархатной шапочке на редеющих волосах, он шагал по своей каюте и зло выговаривал Хлебникову, привезшему на корабль письмо.

— Нельзя отпускать его, сударь! Сие равносильно началу бунта. На Кадьяке и прочих островах тысячи кенайцев и алеутов, которые пойдут на крепость по одному его слову.

— Полно, господин капитан-лейтенант, — усмехнулся Хлебников. — Баранов не собирается с нами воевать. Он хочет позаботиться о жене и дочери.

— Не знаю! — отрезал Гагемейстер. — Не ведаю… И кроме того, я не могу задерживать корабль ради его прихоти.

Хлебников пожал плечами.

— Тогда велите господину Яновскому привезти семью Александра Андреевича сюда. Симеон Иванович пленен красотою его дочери и исполнит поручение с превеликим удовольствием.

Хлебников, как и почти все служащие компании, прибывшие с Гагемейстером, искренне сочувствовал Баранову и недолюбливал бездушного капитан-лейтенанта.

— Сюда?

— Именно, сударь.

— Гм…

Гагемейстер задумался. Пожалуй, это будет самым правильным и не задержит «Кутузова». Но, недоверчивый по натуре, он отпустил Хлебникова, не сказав ни да, ни нет, и лишь к вечеру написал распоряжение лейтенанту Яновскому.

Узнав о решении Гагемейстера, Баранов возражать не стал. Он отменил поездку, велел Серафиме приготовить запасную горницу и в ожидании семьи занялся вместе с Николкой разбором торговых бумаг и документов, отчасти написанных на клочках бумаги.

О том, что сам остался без средств, почти без копейки, он не сокрушался. Мучило и угнетало сознание, что о нем могут подумать как о человеке, присвоившем чужое добро, и он нетерпеливо хотел отчитаться до единой полушки.

Он, как и прежде, вставал на рассвете, разжигал камин, кипятил в котелке чай. Выпив две чашки, принимался за работу. Только зорю отбивал теперь караульщик. А один раз, когда в караульне проспали, Серафима побежала к столбу и сама позвонила в колокол. Все должно итти, как и прежде!

Серафима, Николка, промышленные, алеуты и даже Хлебников старались не нарушать привычной жизни крепости. Люди по-прежнему приходили к Баранову по делу, за советами и помощью, а старые шкиперы и зверобои признавали только его распоряжения. Хлебников молчал, стараясь сам узнать как можно больше полезного от бывшего правителя. Со скрытым негодованием и грустью он видел, кого лишается Россия в этих местах, и понимал, что другого такого человека Русская Америка не увидит уже никогда.

Баранов оживлялся, когда приходили люди. Особенно рад был соратникам, с которыми прошел весь свой путь. Их осталось немного, и они тоже стали седыми и старыми — его боевые товарищи. Они молча сидели на лавке у очага, в потертом кожаном платье, многие не снимали шапок и не расставались с ружьями. Охотники и зверобои пришли почти со всех редутов и одиночек, они не хотели еще верить свершившемуся. Пришел из-под Якутата и старик Афонин, давно перебравшийся туда с Уналашкой — индейской девочкой, подобранной им когда-то в лесу.

Правитель роздал им свое оружие, лично добытые меха, одежду. А старику Афонину вручил для Уналашки восемьсот рублей ассигнациями — все, что имел. Больше у него ничего не было. Оставалось неполученное за два года жалованье да несколько компанейских акций, которые он передавал детям.

Поняв, наконец, что слухи правильны, старики решили тоже покинуть компанию. Одни собрались уйти на Квихпак, другие — к индейцам в предгорья Кордильеров. Афонин хотел перебраться в Канаду.

— Не будет житья нам тут под офицерами да попами. От них сюда подавались. Теперь наш курс компанейский вышел, — сказал старый зверобой сердито.

Но Баранов сразу же прервал Афонина и на минуту снова стал прежним — властным и строгим.