Великий поход

— Мы построим новый город, — сказал Индра спутнице, — и назовём его Амаравати.

— В своём воображении?

— Нет, он должен будет вернуться!

— Он и вернётся. Только по-другому. Подумай, нужен ли Амаравати для всех? Таким, каким он был? — Шачи искоса посмотрела на воина.

— Разные кланы, разные люди… — продолжил он вслух её мысль.

— Разные судьбы, — уточнила женщина.

Глаза Индры загорелись. Она подсказала ему нечто, такое близкое духу, но оставшееся неуловимым. Воин обнял избранницу.

— У нас одна судьба, — прошептала Шачи, — и потому мы — волны одного потока.

Ночным пламенем зажглось небо. Взметнувшись во всю свою тревожную высь над заземельем арийской Арваты — «земли обитания». Горы вонзились в него островерхими головами. Синей стеной мрака вросли они в переливчатый пурпур небес, подпёрли размашистую светотень небесного огнестояния.

Рассыпавшиеся по долине колесницы пересекали слепую и душную ночь Арваты. Кони тянули крепко и уверенно. С какой-то жестокой одержимостью. Будто соревнуясь в силе и упрямстве с тягучей, непролазной ночью.

Индра вдруг придержал буланых. Что-то происходило. Он явственно это чувствовал, и даже усталость и душевное волнение, адресованное Шачи, не могли заглушить переполох его инстинктов. Что-то определённо происходило. В мнимом замерении арватской ночи. Невыразимая сила этого происходящего томила и звала воина, против общего порыва ночных колесниц.

Индра спрыгнул на землю и, ничего не объясняя своей спутнице, побрёл навстречу тревоге. Тихо заскулила Сарама, отвечая настроению кшатрия.

Чем дальше уходил воин от колесницы, тем труднее ему становилось дышать. Будто запекло воздух в горле. Надо полагать, такая же немощь терзает стариков, чья охрипь силится протолкнуть глоток воздуха в грудную теснину.

Индра не мог раздышаться. Ему переломило грудь. Ответом на эту муку лицо воина запламенело лихорадкой. Индра обернулся. Отыскал глазами едва различимую колесницу. В нём ещё трудилась воля, и рассудок кшатрия ещё противился этой внезапной, необъяснимой хвори. Но волна её катила на кшатрия стремительно, беспощадно. Поглощала его воюющий дух.

Уже за гранью здравого смысла, в самом бушуне пожара, охватившего воину мозги, Индра отчётливо различил обращённую к нему чужую речь:

— Ну что, ожидал ли ты встретить меня здесь, в своём бреду?

Кшатрий знал, кто это говорит.

— Да, — продолжил голос, — я тот, кого ты ищешь. Я — Шушна! И добраться до меня в здравии тебе уже не суждено.

Потеряв силы, воин упал на сухую землю.

— Я могу сейчас убить тебя, — говорил Шушна, — стоит мне только добавить пылу. А ты уже не можешь ничего. Не можешь даже ответить мне. Герой повержен, растоптан, испепелён! Потому что герой тоже человек, и, как любой человек, он способен болеть и умирать. Вот и нет героя. Только груда падали…

— Индра! — тихо позвала Шачи.

Шушна замолчал. Должно быть, он раздумывал, как поэффектнее закончить эту последнюю встречу Дасу с кшатрием.

Шачи ступила на землю. Увлекаемая порывом собаки, зарыскавшей следы воина.

— Нет, я не стану сейчас убивать тебя. Потому что ожидание смерти — худшее наказание, чем сама смерть. Жди своего часа, — заключил демон.

— Смерть не наказание, — простонал Индра в бреду, — а всего лишь изменение сущего.

Он открыл глаза и обнаружил себя в плену встревоженных рук Шачи.

— У тебя сильный жар, — сказала женщина, склонясь над его головой.

— Не только у меня.

Индра попытался вздохнуть, но воздуха для него не нашлось. Мучительная слабость уносила кшатрия из заботливых женских рук. В закилающий котёл обморочных откровений лихорадки.

* * *

— Ай как скверно! Ай как скверно! — причитал Насатья, тревожа рукой проростки молодой бороды. Шачи недружелюбно посматривала на ашвинов. На их разносносимость происходящего. На смущение и подавленность болезнью вождя.

Индра не приходил в себя второй день. Это обстоятельство приобретало контуры угрозы его самовластья над стихийным порывом колесничих перевернуть мир, и сделать это как можно быстрее. Не волей отдельно взятого человека, а собственной колесницей. Новым ашвинам нетерпелось действовать.

— Ну что ты заладил! — оборвал причитания Насатьи щуплый самоодержимый удалец, не испытывавший никаких смущении перед авторитетом Индры. Особенно теперь, когда вождь пребывал в бесчувственном состоянии. — Ты же видишь — он уже не поднимется. А мы не можем стать на полпути.

— Как это — не поднимется? — всполошился Насатья. — Ты ещё не знаешь этого человека! Так ведь, Дасра?

Голос верного спутника Индры звучал сдержанной правотою. Настолько сдержанной, что казалось, будто он уговаривает самого себя.

— Да в том ли дело, поднимется или нет? — вмешался ещё кто-то. — Пусть поднимется, окрепнет, соберёт силы. Мы уже потеряли день, а каждый упущенный день — это вычерпанный где-то колодец. Разве не Индра позвал нас в дорогу? Разве не он, спрошу я вас, хотел дать людям воду, уведя их к реке? Так сделаем же это за него! Не вопреки его воле, а следуя ей.