Великий поход

— Прекрасная позиция, — вмешалась матрия. — Что мне всегда нравилось в твоём отце, так это самоотверженная скромность его суждений.

— Да-да, — кивнул Диводас, — и ещё нерешительность выводов.

— И ещё нерешительность выводов, — улыбнулась жена вождя сиддхов.

— Нет, что бы вы ни говорили, а Индра как явление мне понятен, — Диводас потянулся на лежанке. — Опасность только в том, что все его способности могут отгореть в юности, и остаток дней он проведёт скучным и разочаровавшимся в себе мужланом.

— Как бы там ни было, другого такого на твоём веку уже можно не найти, — заметила матрия.

Диводас посмотрел куда-то вдаль. Прозрачным, отрешённым взглядом. Задумался.

— Да, пожалуй, — тихо сказал он вдогонку своим размышлениям.

* * *

Индра поймал себя на мысли, что он опоздал с отходом восвояси. Из деревни сиддхов. Началась Ночь Богов. Как-то сразу, без привычной дождевой канители, без воющего по ночам ветра и гниения трав в непросыхающей луговой закиси.

Небо ранили ломкие и беззвучные молнии. Они мимолётно освещали вислую багровую грязь облаков. По всему горизонту.

— Что от меня хочет твой отец? — спросил Индра притихшую рядом Ратри.

— Разве он тебе не сказал?

— Нет.

— Я всё время получаюсь мостиком между вами.

— Это вина Диводаса. Скажи ему, что, если у него есть ко мне какие-то дела, пусть поспешит.

— Ты собрался уходить?

— Да, — твердо сказал юноша.

Ратри опустила глаза. Их осенила пепельным крылом печали Ночь Богов.

— Значит, тебя ничто не держит у нас?

Уверенность юноши надломилась. Он уловил в вопросе Ратри тревожные порывы её нежности. Или скрытую иронию? Индра очнулся:

— Я не знаю, что ты имеешь в виду.

Ратри сжала губы. «Наверно, отец был прав, обнаружив в нём угрозу мужланства», — отпечаталось у девушки в голове. Индра вдруг почувствовал что-то такое. Какую-то ответную грубость её чувств.

— Понимаешь, — сказал он доверительно, — ты обладаешь тонким умом и надменной иронией. Я уже мог в этом убедиться. Мне бы не хотелось…

— Дурачок, — прошептала Ратри, соединив у него на шее свои тонкие пальцы. Индре показалось, что он задохнулся. Он чувствовал, как приближается к его губам тепло её дыхания. Юноша застыл, вдруг ощутив весь восторг душевной несдержанности, и больше ей не сопротивлялся.

Их влекло куда-то в полумрак холодных пространств дома. Скрывающий от случайных глаз и собственной неопытности. Их тревожные руки встречали испуганную дрожь молодых телес. Праведно наивных в своей первозданной чистоте и неприкосновенности. Ратри что-то шептала Индре в глаза, касаясь их горячими губами. Он не слышал. Его воля подчинилась этому порыву, и юноша приближал Ратри к той особой черте, с которой начинается новый отсчёт человеческого совершенства. Или человеческой трагедии. У кого как.

— Нет, стоп, — вдруг услышал он проснувшуюся волю девушки. Индра замер.

— Стоп, — повторила Ратри приходя в себя, — не сейчас.

— Почему? — спросил юноша, скрывая некоторое облегчение, вызванное её решением. Ратри прижала пальчик к его губам:

— Это не должно быть так, походя, между делом.

— А как это должно быть?

— Сам реши, — сказала девушка и исчезла из его рук. Её легкие шаги уносила ночь. Ночь Богов, властвующая над опустевшим миром.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Любого живущего в мире ты превращаешь

в неживущего в мире.

(Ригведа. Мандала IV, 17)

Вритра, сын Антаки, превосходил своего родителя во всём. В силе и ловкости, в чутье и злобе. Где сейчас был Антака? Под какой завалиной нашёл он вечный покой? Беззубый и немощный дракон, неспособный уже поймать себе рыбины в мелкой протоке. Весь водный мир, от болотных топей до морского залива с солёной водой, был теперь подвластен Вритре. Никто здесь не мог бы хозяйничать у воды, не заплатив за это кровавую дань. Вритра убивал даже тогда, когда был сыт. Что-то заставляло его бороться за территорию не жалея сил. Ему принадлежала вся вода, вся, до капли, и змей ни с кем её не делил.

Свами опустил на землю высохшие ноги. Он теперь спал на высокой лежанке, потому что не мог наклоняться. Ему не хватало сил подниматься с земли и припадать к ней, сгибая колени и не находя опоры для валкого, немощного тела. У хотара кружилась голова, когда он опускался на свои старческие, нескладывающиеся ноги. Свами был стар. Как одинокий платан в опустевшем поле.

Свами слез с лежанки и прошваркал во двор, где разгулялось белосветное утро. По двору сновали кудлатые домашние птицы, шумно делившие поклёвную шелуху в пыльном разгрёбе песка. Старик вышел из-под навеса, оглядывая двор слезящимися глазами. Он окунул их в это свежее, как девственница после омовения, утро, и светлая лучинка счастья зажглась в его душе.

Старик припал грудью к огородку и долго разглядывал что-то на дороге. Его узловатые пальцы сдавили подпорину. Так, будто он боялся выпустить её из рук. Деревня готовилась к обряду. Новый хотар увёл людей за холмы. Он перенёс святилище. Сегодня дорогу туда украсили нескончаемые гирлянды жертвенных цветов. Они протянулись до самой воды,