Великий поход

Дадхъянч отнёс его замечание на счёт утешительной блажи проигравшего. Хороший был бой. С очевидным преимуществом только одного языка. А если разобраться, то боя и не было вовсе. Победил не ариец, а организованность его точки зрения. Однако Дадхъянч чувствовал, что словесное поражение нисколько не угнетает даса. Напротив, в нём кипит какая-то скрытая сила, способная повернуть результат спора ему же на пользу. Дадхъянчу захотелось начать всё сначала, но вдруг страшная догадка взбудоражила его рассудок. Этот негодяй удивительным образом способен переводить силу противника в энергию своего духовного прорыва. Вот уж поистине «чёрная» особенность. Дадхъянч подумал, что ему ещё только предстоит постигать все тонкости этой борьбы, этого великого противостояния.

— Назови мне своё имя, — попросил риши. — Уверен, услышу его ещё не раз.

— На вашем языке оно звучит как Шамбара. А как имя человека, открывшего мне «истину»?

— На нашем языке — Дадхъянч.

— Кислое молоко?

Риши смутился:

— Меня нарекли по первой произнесённой мной фразе.

Дасу хмыкнул:

— Не думаю, что услышу его ещё раз.

* * *

Нет, Дадхъянчу не понравился итог этого разговора. Преимущество, конечно, было на его стороне. Жизнь среди скотников не оболванила риши, не лишила его умения связывать мысль со словом. Но внешнее превосходство Дадхъянча почему-то стало причиной взращения скрытой силы его противника. Раджас и тамас. Чем ярче свет, тем гуще тень от предмета, за который они ведут борьбу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Да не приобретёт над нами власти ни вор, ни злоречивец!

(Ригведа. Мандала II, 42)

Шамбара шёл по вечернему Амаравати, ополощенному солнцем и молодым, полноводным, но непродолжительным дождём. Потоки жидкой грязи неслись по краю улицы, вымывая до блеска её глиняную скользь. Шамбара был поглощён своими мыслями. Той внезапной идеей, что зародилась в нём благодаря этому бесполезному спору. "Дураки-арийцы лезут из кожи вон, чтобы всем доказать своё превосходство. Главное, — считал Дасу, — не мешать им в этом. Пусть доказывают. Они ведь считают, что даса можно победить, распластав его лапками вверх. Нет, они не знают, как победить даса."

Шамбара поскользнулся и едва не вывалялся в грязи, потеряв под ногами обманчивую твердь. Пенистая жижа забрызгала его лицо и одежду. Мысль выпорхнула из его головы, но, удержав оцепеневшее тело от падения, демон вернулся к прежним рассуждениям: «Пожалуй, я зря отказался от умственной борьбы. Да, пожалуй, зря. Крепкие руки могут убить одного, двух, трёх противников, а умелый язык — сотни и даже тысячи. Всех, кто его слышит, сколько бы их ни было. Он сплетёт тугую паутину, и мне останется только потянуть её на себя. Чтобы неторопливо и уверенно приблизить их доверчивые умишки к тискам моей смертоносной воли. Чтобы терзать им души и потрошить им мозги.»

Так думал Дасу, шлёпая по лужам. Мысль грязевым потоком неслась в его благочувствие:

«Почему арийцам всегда нужна победа? Любой ценой, во что бы то ни стало. Должно быть, таков не просто их нравственный строй, такова их животная природа. Победить — чтобы считать себя человеком. А мне нужны арийцы. Побеждающие или проигрывающие. Всё равно. Лишь бы это были они. Мне нужны арийцы потому, что я ими питаюсь.»

Шамбара улыбнулся. Он не договаривал себе, почему ему ещё требовались арийцы. Они были нужны Дасу, потому что, если б их не было, он неминуемо стал бы поглощать самого себя. Таков уж закон Чёрного.

В лесу, за городом, головокружительно пахли ночные цветы. После дождя. Синие тени деревьев сливались в одно густое, непроглядное пятно. «Скоро осень, — подумал демон, — в начале и середине лета совсем не бывает теней. В Антарикше.»

Нет, эта лирика мешала ему думать. Что-то такое, от чего плавились мозги, уже прогорало в нём. Дасу вернул себя в готовность к драке. Его глазами на прохладный сумеречный мир смотрел паук. Паук по имени Шамбара.

«Громкие победы нужны дуракам, — пульсировала мысль Шамбары, — отдай победу врагу, чтобы с её помощью разоружить его и уничтожить!» Вот о чём он сегодня думал. Вот что должно было стать его смертоносным оружием. Жалом его ядовитого рассудка. Дасу наконец понял, что ему было нужно. "Не прихоть языка риши, — вспомнил демон, — от которой зависит, быть или не быть карающему звуку воплощённого сознания. Не прихоть языка, а раз и навсегда застывшая в дереве, камне, глине, на кожаном свитке или на древесной коре — нацарапанная мысль…

Вначале было Слово. Потому что вначале были арийцы с их словом, озвучившим мировой закон. Арийцы были тогда, когда дасы ещё и говорить не умели. Так что с того? Теперь будут дасы с их письмом, в котором арийцы потеряют своё Слово. Теперь говорить станут дасы, их власть над Словом заставит арийцев замолчать."

Он отыскал куст сухой травы под взъерошенной кроной платана, в которой потерялся дождь, и устроился на ночлег.