Великий полдень

Дирижабль, сделавший несколько кругов над Москвой, вновь стал снижаться к Шатровому Дворцу. Маневрирование, по причине гигантских размеров «летающего острова», происходило чрезвычайно медленно, и еще в течении часа пассажиры могли любоваться панорамой как при помощи биноклей, так и невооруженным глазом.

Хотя и я не относился к числу малодушных, но сразу после посадки сел в один из микроавтобусов, отправляющихся из Москвы по эвакуационному тоннелю, чтобы выехать в Город. Я намеревался вернуться в Москву, как только побываю дома. Нужно же было посмотреть, как там мои, все ли в порядке… Впрочем, энтузиастов, которые решили остаться на празднике в Москве, тоже оказалось предостаточно. Я обратил внимание, что число гостей как будто даже возросло. Правда, публика все больше становилась какой то подозрительно пестрой.

Микроавтобус, находившийся в составе колонны, которая с предельной скоростью вылетела из тоннеля на изрядном удалении от Москвы, буквально на две секунды притормозил, чтобы я мог «под свою ответственность» выскочить из него, и пустился вдогонку за колонной, которая направлялась в Деревню. Пришлось добираться до дома пешком и окружным путем.

Город, конечно, выглядел мрачнее и запущеннее обыкновенного, однако особо апокалиптических примет не наблюдалось. Повсюду стояли армейские патрули, те же самые румяные мальчики с пшеничными бровками. Во многих дворах размещались бивуаки — ряды грузовиков, полных солдат, и даже полевые кухни, в которых готовилось что то аппетитное. В других дворах десятки, сотни небритых, землистых лиц с воспаленными глазами. Странные люди, не издавая ни звука, сидели скорчившись, не шевелясь на скамейках, а то и прямо на земле. Возможно, это были те самые пришельцы, ходоки, о которых рассказывал Петрушка. Если это было ожидание чего то, то это было страшноватое ожидание. Впрочем, в центре Города сохранялось относительное спокойствие.

В нашем дворе я тоже обнаружил этих людей. Они сидели сбившись тесной кучей на детской площадке. Сто человек, может, двести. Редкие прохожие напряженно пробегали мимо, чтобы поспешно юркнуть в подъезд. Под аркой дома, выходящей на набережную Москва реки, и на самой набережной были расставлены в два ряда невысокие проволочные заграждения, а также аккуратные и тяжелые противотанковые «ежи». За проволокой дежурила густая цепь спецназовцев в полной экипировке — в бронежилетах, шлемах, с легкими автоматами, газовыми ружьями и резиновыми палками.

Широкий мост через Москва реку уже был совершенно отчищен от толпы и лотков. Кое где валялись коробки из под закусок и напитков, и ветер гонял листовки. Несколько солдат часовых слонялись вдоль и поперек пустого моста. Тут же припарковались два бронетранспортера и три танка. По видимому, это было что то вроде «нейтральной полосы» или «мертвой зоны». Сразу за «нейтралкой» была устроена еще одна двойная линия заграждений из колючей проволоки и «ежей» со шлагбаумами, опутанных той же колючкой. Вдоль заграждения (как бы в виде третьей линии) было расставлены вплотную друг к другу танки, тяжелые грузовики и бэтээры… С набережной было видно, что за Москва рекой — там, где начиналась Треугольная площадь и непосредственно под стенами Москвы около центрального терминала медленно бурлили огромные толпы народа, теперь уже отсеченного от остального пространства, как я уже сказал, «нейтральной полосой». Что происходило сейчас там, за Москва рекой, — Бог ведает. Может быть, продолжение праздничного народного гулянья, может быть, массовое побоище. А может быть, то и другое разом. Доносившийся из за Москва реки шум был самого неопределенного свойства.

Я нарочно обошел наш дом кругом, чтобы получше все рассмотреть. Никто не обращал на меня никакого внимания. Ради любопытства я попытался было сунуться на мост со своим сертификатом почетного гражданина Москвы и временным пропуском, но и соваться то, собственно, оказалось некуда. Проход был наглухо перекрыт, а дежурившие за колючкой солдаты смотрели на меня так, словно я говорил на каком то совершенно незнакомом им языке. Перелезать же через заграждение я, естественно, не рискнул. Все это не то чтобы вызывало у меня сильную тревогу, но чтобы успокаивали — тоже сказать нельзя.

Солнце начинало густо золотиться, краснеть и, тяжелея, клониться к закату. Москва за рекой сияла в своем всегдашнем великолепии. Был хорошо виден и гигантский дирижабль с полощущимися на ветру портретами Феди Голенищева и разноцветными флагами России.

Наконец, я вошел в подъезд и пешком — лифт почему то не функционировал — поднялся к себе на девятый этаж. За последнее время я настолько привык, что на соседних лестничных площадках маячит кто то из охраны, что даже не замечал этого. Теперь же, не увидев никого ни внизу, ни наверху, пожал плечами.