Великий полдень

Прогнозы по поводу дальнейшего развития событий предлагались самые разнообразные, и меня поражала легкость, с которой взрослые люди высказывали предположения о возможном количестве жертв в случае немедленного штурма, физические заключения о характере и скорости горения в условиях подземного тоннеля, последствия применения отравляющих веществ и т. п. Они словно соревновались друг с другом в изобретении ужасов. При этом, очевидно, никто толком не вдумывался в то, что в этом самом тоннеле находятся реальные люди — всеми уважаемые и любимые Папа и Мама, а также другие живые люди, хоть и из службы безопасности.

Потом я зашел в Пансион. В этот день учителя и воспитатели оставили детей в покое, лишь следили, чтобы те не отходили далеко. Но дети не спешили играть, беситься или искать себе каких-нибудь занятий. Они выглядели так, словно были погружены в процесс некоего торжественного ожидания. Ходили чинно, сидели одной компанией в одном из классов, словно именинники — тихие и радостные. Они уже знали, что завтра им предстоит увлекательная поездка в Москву к своему предводителю Косточке.

Чуть позже охранник привел в Пансион моего Александра, чтобы тот мог отдохнуть и поесть. Я видел, как Александр с аппетитом ел в столовой. Кстати, его спокойствие и прекрасный аппетит совершенно успокоили Наташу. Здесь ей никто не препятствовал, она подсела к нему, гладила по голове и что то шептала на ухо. Александр кивал, но по его лицу я видел, что он даже не слушает ее. Что касается меня, то я не стал к нему подходить: я не знал, что ему сказать, у меня вообще не было никакого плана действий, и мне не хотелось, чтобы он слушал меня с таким же выражением лица, с каким слушал мать, — лишь бы отвязаться. Но я наблюдал за ним. Товарищи не дергали его досужими расспросами. Он, видимо, лишь сообщил им, что все идет в соответствии с планом Косточки, и Москва уже обещана им Папой в безраздельное владение. Дети при этом не закричали «ура», не запрыгали от радости, однако было видно, что их переполняла чрезвычайная гордость. Пообедав и пообщавшись с товарищами, Александр опять отправился во флигель Папы, а я стал дежурить поблизости.

В теленовостях сообщали, что Папа ведет с террористами жесткие переговоры и что те даже пошли на некие значительные уступки. Сообщали (бог знает из каких соображений и с чего они это взяли!), что он полностью завладел инициативой. Это, естественно, приписывалось особым личным качествам нашего Папы, и, главным образом, его феноменальной воле, которой, как известно, «просто невозможно было противостоять». Наш популярный телекомментатор даже договорился до предположения, что, судя по всему, еще немного и Папа лично отправится к злоумышленникам и загипнотизирует их одним своим взглядом — так, что эти гады улягутся у его ног, словно дрессированные львы, и вообще без всякого сопротивления позволят предать себя в руки правосудия.

Служители выставили в саду перед флигелем Папы массу легких белых столиков и кресел, а официанты носили сюда с кухни и из бара закуски и напитки. Странно, что наша публика расположилась здесь в Деревне, а не в Москве у здания Концерна. Или, по крайней мере, около входа в тоннель, где оказался замурован Папа. Ждать, переживать и оказывать моральную поддержку там было бы, пожалуй, куда как логичнее.

В этот идиотский день все перепуталось. В частности, вдруг исчезла всегда такая непроницаемая граница между хозяевами Деревни и обслуживающим персоналом. И те, и другие неожиданно объединились и практически побратались в общем стремлении разузнать что-нибудь новенькое. Особенно все заискивали перед служащими Пансиона, которые, общаясь с детьми, могли быть в курсе подробностей драмы в Папином семействе.

Дядя Володя, конечно, запретил учителям и воспитателям трепать языками, — но что такое запрет нашего смешного директора! Учителя и воспитатели ощущали себя в центре событий. По крайней мере весьма значительными персонажами происходящего и, естественно, не могли удержаться от своих комментариев и домыслов, когда к ним подобострастно обращались сановитые родители и другие важные персоны. Они охотно выбалтывали то, что отрывочно слышали от детей или то, что рождалось в процессе муссирования слухов в учительской. Вот уж бы никогда не подумал, что слухи могут возникать, распространяться и менять полярность с такой быстротой! Если, скажем, в одном конце лужайки хладнокровно рассуждали о том, что жизнь Папы и Мамы в настоящий момент висит на волоске, то на другом ее конце авторитетно утверждали, что Папа и сын сообща разыгрывают какую то новую комбинацию, и вся эта кутерьма необходима лишь как дымовая завеса.