Великий поток

Чай так чай — начали готовить чай с чабрецом и смородиновым вареньем, которое отыскали в буфете. Мы с моим первым двойником решили тоже присоединиться к чаепитию. Наш хозяин светился от возбуждения и опрокидывал рюмку за рюмкой. Гость вел себя скромно и непринужденно. Начал он исподволь и как будто издалека:

— А вы помните нашу бабушку и ее смородиновое варенье? — спросил он, и мы вдруг вспомнили, что у нас была одна общая на троих бабушка и одно общее на троих детство. Однако мы выросли и стали взрослыми, и бабушка с ее смородиновым вареньем не смогла убедить нас жить дружно.

— А мы здесь как раз спорили о том, каким должен быть человек, — сообщил нашему гостю хозяин.

— Человек должен быть зеркалом Верхнего мира, — провозгласил наш гость.

— Но не все знают о Верхнем мире, — заметил я.

— Вот именно, — поддержал меня наш хозяин. — У каждого из нас свои собственные задачи.

В трех словах определились позиции: те двое сверху и снизу, а я посередине, ни то, ни се.

— А подумали ли вы, господа, что у нас не только одна общая бабушка, но и одна жена, — огорошил нас наш гость.

— Какой ужас! — воскликнул наш хозяин.

— Как же она со всеми справляется? — искренне удивился я.

— Можно ее позвать и спросить, — предложил наш гость и добавил: Если, конечно, она не спит.

— Я сейчас за ней схожу, — засуетился хозяин и выскочил из столовой.

Мы остались вдвоем за дубовым столом под плетеным абажуром — я и мой двойник из Верхнего мира.

С уходом хозяина атмосфера в столовой изменилась, исчезло давление, появились другие ощущения и забытая легкость. Так я себя чувствовал всегда, когда появлялось мое «я» из Верхнего мира. Только, к сожалению, оно приходило очень редко.

Вообще мои отношения с Верхним миром были всегда строго регламентированы. Оттуда мне отпускалось скупо, но справедливо. Честно говоря, всегда больше, чем я заслужил. Вот и сейчас появление моего Верхнего «я» пришлось на минуту трудного выбора. И опять этот мир был верен себе: пробовал всех помирить, но при этом не отказывался от своей категоричности: «человек должен быть зеркалом Верхнего мира».

17

Открылась дверь, и в столовую стремительно вошла Наташа, за ней следовал мой растерянный двойник из Нижнего мира. Мгновенно оценив обстановку, Наташа уверенно направилась ко мне и обвила мою шею руками. В то же мгновение два моих независимых «я» прильнули к моей спине и вошли в мое тело. Шок воссоединения был похож на выздоровление от болезни. Я почувствовал наполненность и силу, которых мне во время этой болезни недоставало.

Все три моих «я» расположились в привычных местах и в обычной пропорции: среднее «я» заняло главное место в области груди, низшее нырнуло в область живота и паха и притаилось, верхнее скрылось совсем, хотя отдаленно оно напоминало о себе легким покалыванием в сердце.

Мы с Наташей поцеловались и прижались друг к другу.

— Ну, ты загулял, — с легким упреком заметила Наташа и спросила. — Голова не болит? Чаю хочешь?

— Очень хочу. И я бы еще выпил рюмочку.

И мы стали пить чай и обсуждать текущие дела.

Прекрасное безумие

«Прекрасное безумие и есть прекрасная жизнь»

Людвиг Тик

Картограф Константин Ветров

Житель подмосковного Павлова Посада Константин Ветров проводил все свое свободное время, склонившись над Картой, расстеленной на столе. Это была Карта с бесчисленным множеством пространственных и временных измерений. На Карте были изображены извивы фауны и флоры, многолюдные города и заброшенные хижины, желтые пустыни и зеленеющие оазисы, бездонное небо и подземные лабиринты — Вселенная с ее чудесами и уродствами, с ее нежностью и жестокостью, с ее грозным хаосом и хрупкой гармонией. Стоя над Картой, Константин либо вглядывался в ее замысловатые узоры, либо что-то поправлял, стирал или дорисовывал. Иногда он застывал в самой неожиданной позе, так что непонятно было, спит ли он или просто цепенеет, захваченный непонятной силой. Так проходили годы.

Приходили соседи смотреть на Карту, но ничего разобрать на ней не могли и уходили, качая головами. Был у Константина приятель Василий Иванович, учитель рисования из местной школы. Иногда Василий Иванович приводил к Константину школьников, и все вместе разглядывали Карту, пытаясь разгадать, что на ней нарисовано. На вопросы школьников Константин отвечал уклончиво, улыбаясь уголками глаз. Видно было, что никому ничего объяснять он и не стремился. Жил он себе и жил. И мир вокруг него тоже жил своей жизнью. Мир был сам по себе, а Константин — сам по себе.

А нарисованы были на Карте три матрешки одна в другой и много линий, кружков и зигзагов, и всякие надписи между ними и на них. Впрочем, линии обрывались, зигзаги щетинились, а надписи прочитать было невозможно.