Великий поток

Напротив нас за столом сидела замечательная пара: мужчина с горящими глазами, какой-то ломкий и улетающий из своего тела, и его жена, светловолосая, с открытым лицом, сильная и уверенная в себе женщина лет тридцати. Они представились — де Зальцманы, Александр и Жанна. Александр, оперный художник, сказал, что слышал мое пение в ресторане и рад нашей встрече в обществе Георгия Петровича. Жанна, изучавшая дирижирование и композицию в Женевской консерватории, — я видела ее выходящей из дома вместе с Георгием Петровичем — сказала, что занимается «новым балетом» и пригласила меня прийти на ее занятия. Мы договорились встретиться. Оказалось, что художник Гиви, молчаливо сидящий справа от меня, также участвует в ее танцевальной студии.

Между тем Георгий Петрович вступил в разговор сразу с несколькими людьми, и этот разговор привлек внимание всех. Кто-то спросил его, что он думает о переселении душ? Еще кто-то попросил его дать определение совести. Потом начался длинный спор о мировых циклах, однако Георгий Петрович в этом споре не участвовал.

О совести он сказал, что она является представителем Бога на земле и что для того, чтобы душа могла переселяться, человеку нужно сначала обрести душу. Я заметила, что он мало ест и пьет и что, участвуя в общем оживлении и даже руководя им, он в то же время с улыбкой поглядывает на меня, как бы говоря мне: мы с тобой к этой суете непричастны. Было ощущение, что мы с ним качаемся на качелях, и они то взлетают, то падают, а голоса, звуки музыки и пения звучат далеко от нас неразборчивым фоном.

Это ощущение погасло, когда подошла Ламара и подсела на нашу скамью между мной и художником Гиви. Между ними завязался разговор на местном языке, а я впервые услышала голос Гиви и удивилась его необычному тембру. На время, слушая их разговор, в котором я ничего не могла понять, я отвлеклась от застолья, а когда я очнулась, все уже начали расходиться. Задержавшись на одну минуту, Георгий Петрович сказал мне, но так, чтобы нас не слышали остальные, что я должна прийти к нему завтра днем для серьезного разговора, и назвал мне свой адрес. Я кивнула, но к нему не пошла, догадываясь, чем это может закончиться.

Быть самостоятельной нелегко. Нужно делать не то, что тебе предлагают, а то, что тебе диктует совесть. Алексис, мой защитник, где ты?

30 февраля

Сегодня исполняется полгода месяца моей новой жизни. Два месяца я не брала в руки тетрадку. Все это время я жила, захваченная потоком, и поток этот был сильнее меня. За эти месяцы я повзрослела на десять лет. Я очень устала и стала всего бояться. Друзья говорят мне: тебе нужен покровитель, тебе нужна опора, но я не готова уступить и покориться чужой воле. Я одна, и моя единственная опора — это моя тетрадка. Больше мне не на что положиться.

Случилась ужасная вещь: нашу тринадцатилетнюю Тому изнасиловал ее школьный учитель. Мама ходит совершенно раздавленная, а обезумевший папа хочет убить этого учителя, которому столько же лет, сколько ему. Тома, которую забрали из школы, целыми днями лежит в постели и плачет, а я не знаю, как им всем помочь, тем более что я сама живу в постоянном напряжении после случая, когда меня обманом вызвали из ресторана и пытались похитить.

Я уже писала, что шесть месяцев назад мы с родителями переехали из гостиницы в квартиру, снятую на мой первый аванс. У меня отдельная комната, в которую можно входить независимо через веранду. В комнатах родителей и детей я бываю очень редко. Утром я ухожу из дома и возвращаюсь домой в 3 часа ночи. На прошлой неделе, когда при свете луны я отпирала дверь своей веранды, меня схватили сильные руки все того же свана и прижали к себе. К счастью, мой провожатый еще не успел отъехать на своей машине — он выстрелил в воздух и, когда сван исчез, помог мне отпереть дверь, потому что руки не слушали меня и мой ключ не попадал в замочную скважину.

Сегодня я впервые ощутила усталость, отменила все встречи и дела — я сижу дома в халате и думаю о том, как я буду жить дальше. Я не чувствую под ногами твердой земли. Ощущение эфемерности, непрочности всего, что нас здесь окружает, стало всеобщим и захватило также и меня. Много месяцев все мы жили надеждой, что большевиков разобьют и прогонят и мы вернемся домой. Теперь всем ясно: у нас нет дома и больше никогда не будет. Мы — листья, и нас несет ветер. Нас крутит вихрь и засыпает снегом. Хаос.

Три дня тому назад закончился мой контракт с рестораном «Риони». Мой гонорар, казавшийся вначале астрономическим, по мере того как быстро росли цены, уменьшался как шагреневая кожа. Господин Гогуа молчит о продлении договора, хотя Авет напоминал ему об этом уже дважды. Я продолжаю работать по инерции, но уже только три вечера в неделю. Мое будущее туманно и не исключено, что скоро я опять стану зависеть от моих родителей.