Великий поток

Дело в том, что он не ломал самого себя и потому сберег свою внутреннюю пластику. Когда требовалось сделать что-то неприятное, он растягивал это насколько мог. И оно само потихоньку делалось. И жизнь его также берегла, не захлестывала поверх головы, а давала ему нагрузку по возрасту. Кроме того, он готовил себя ко всему на свете. Он любил вспоминать Петрарку: «Что ж такого, если внезапно вторгнется смерть или мученье, или тюрьма, или изгнание, или нищета? Это обычные удары судьбы. Главное, чтобы они не достигли высшей крепости души».

Об этой крепости была его главная забота, хотя вход в нее был для него закрыт.

Но и благосклонности судьбы нужно опасаться…

«Как вам сегодня спалось?» — таким вопросом Геннадий встретил Иллариона на пороге своей квартиры. Тщательно выбрит, но уже без балахона и бабочки, и шлепанцы на босу ногу.

Илларион действительно спал очень плохо. Он проснулся в половине четвертого ночи и потом просыпался еще три раза. Его мучили сны, тягучие, подробные, не несущие в себе разрешения повторяющихся ситуаций и мучительных вопросов. Эти сны были отголоском его прошлого, с которым, ему казалось, он уже давно рассчитался, но прошлое догоняло и загоняло в его угол. Он куда-то бежал, но так медленно, так неуклюже, а его догоняли и уже почти догнали! Потом он заблудился в бесконечном лабиринте, в темных сырых подвалах разрушающегося здания. Лампы на потолке гасли одна за другой. В ужасе он проснулся. Часы показывали 9 утра.

Илларион приводил себя в порядок, умывался, причесывался. Потом уселся в кресле с дневником на коленях. Записывал мысли об изменчивости фортуны. Не думал о визите к Геннадию, но к четырем часам пополудни собрался и пошел.

Геннадий, хотя и одетый по-домашнему, был собран и внимателен. Вот и про мучительную ночь прочитал на его лице. Признаваться не хотелось, но Илларион все же не стал отпираться:

«Да, тени прошлого, сны».

Прошли на кухню, сели за стол. Геннадий вытащил трубку, набил ее табаком. Разлил густой красный чай по стаканам. Ром к чаю. Лимон. Геннадий как всегда не спешил с разговором. Пыхтел трубкой, раскуривал. За окнами — на кухне два больших арочных окна — пели птицы. Не чудо ли — птичьи трели посредине города! И ароматный чай с ромом и лимоном.

«…».

«Благодарю».

«…».

«Да, спасибо».

«…».

«Нет, благодарю».

«…».

«Отменно».

Ни одного лишнего слова не было сказано, ни одного неуместного вопроса не было задано.

Допили чай, перешли в кабинет. В кабинете кожаный диван, письменный стол, кресло, паркет — отменная чистота и ничего лишнего. Гость сел на диван, хозяин — за стол.

«Я обещал показать вам мои книги, — воскрешая вчерашние бархатные интонации, заговорил Геннадий. — Это дело нуждается в небольшом предисловии. Готовы ли вы выслушать меня?»

Иллариону не оставалось ничего, как заверить хозяина в своей полной готовности его слушать. Церемонность нового знакомого начала его забавлять, но он не подал виду.

«Я вижу, вас занимают мои манеры, — улыбнулся Геннадий. — Так вот слушайте».

Илларион родился после Войны, и Геннадий родился в те же годы. Обоих долго прикрывали от суровой жизни любящие родители. Оба вырвались из-под родительской опеки, когда им еще не было 20. Больше того, почти одновременно их обоих нашли необычные индивидуумы, выбившие их из колеи механической жизни. Илларион встретил Степана, и у него начался героический период, растянувшийся практически на всю его зрелую жизнь. Лишь совсем недавно он спустился на землю. Геннадий в ранней молодости встретил художника Вазана и также начал геройствовать, едва не убил себя, живя впроголодь, работая день и ночь. И он также недавно завязал с живописью. До этого места все у них было похожим. Только до этой точки.

Это случилось год тому назад. Геннадий возвращался домой поздно вечером. Было ветрено, и слегка накрапывал дождь. Редкие, замкнутые в себе прохожие, угрюмо глядя себе под ноги, проходили мимо. В такие вечера кажется, что весь мир от тебя отвернулся. И именно тогда больше чем обычно хочется человеческого внимания.

Геннадий ездил за город на пленэры и возвращался в свою одинокую квартиру усталый, как собака. День был потерян, эскизы ему не удались. Вдобавок он промок под дождем и чувствовал подступающую к сердцу простуду.

Он чуть не налетел на неожиданно возникшую перед ним фигуру. Человек высокого роста с большими детскими глазами стоял перед ним и доверчиво смотрел ему в лицо. В руке он мял какую-то брошюру.

«Вот эту», — сказал Геннадий и взял со стола толстую тетрадь в твердом переплете. На переплете не было никаких надписей. Геннадий открыл ее: внутри тетрадки оказался печатный текст. Илларион выхватил заголовок «О завершенной жизни». Больше он не успел ничего прочитать, потому что Геннадий закрыл тетрадь и опустил ее на стол.

Человек этот показался Геннадию знакомым. Во всяком случае, он повел себя как очень застенчивый человек. Улыбнувшись, незнакомец заговорил. Говорил, слегка заикаясь, возможно, от волнения. Пытался сказать очень много в нескольких словах. Сбивался и начинал заново.