Великий Рузвельт

Победа в этой войне и образование предполагаемой международной организации предоставят самую большую возможность во всей истории человечества для создания в ближайшие годы важнейших условий такого мира» {136}. Этих положений не было в американском проекте, они – результат совместной работы участников Крымской конференции, но для Рузвельта их включение в окончательный текст заявления об итогах работы конференции не оказалось неожиданным: они соответствовали его пониманию новых условий, сложившихся в мире. К этому пониманию Рузвельт шел часто через противоречия с самим собой, но в согласии с обстановкой.

Видный историк, биограф Рузвельта Джеймс Бёрнс писал, характеризуя дипломатию Рузвельта в Ялте: «Его (Рузвельта. – В.М.) позиция объяснялась не наивными представлениями, невежеством, болезнью или изменой, она вытекала из реальных фактов: Россия оккупировала Польшу. Россия с недоверием относилась к западным союзникам. Россия имела миллион солдат, которые готовы были к войне с Японией. Россия могла ответить саботажем новой международной организации безопасности» {137}.

Ф. Рузвельт – политик-реалист, и сторонники рузвельтовской линии накануне Крымской конференции еще раз смогли убедиться, что единственный путь к победоносному завершению войны и обеспечению прочных основ послевоенного мирного урегулирования – это в первую очередь продолжение и развитие советско-американского сотрудничества, скрепленного совместной борьбой с гитлеризмом в годы войны. Отвергнув альтернативу курсу на сотрудничество, предложенную его противниками, будущими сторонниками политики «холодной войны», те, кто шел вместе с Рузвельтом, внесли свой определенный вклад в ход работы Крымской конференции и в принятые ею исторические решения.

Как известно, в настоящее время в историографии существуют различные толкования Ялтинских соглашений, поскольку в моду вошла другая память о войне. Свое далеко не бесспорное объяснение предложил и Джон Гэддис. Впрочем, в чем он не ошибся, так это в признании, что в Ялте не было проигравших {138}. Можно было бы добавить, что там был достигнут трехсторонний консенсус – редчайшее явление для конференций подобного рода. Современники по достоинству оценили этот факт. Именно так восприняли итоги конференции и большинство американцев, которые, наверное, способны были отличить реальный вклад в победу над общим врагом от розыгрыша ради рекламы мифа о гармонии внутри «большой тройки». Элеонора Рузвельт, хорошо осведомленная о настроениях в стране, сообщала президенту на борт «Куинси»: «Мы, как страна, кажется, едины в своем одобрении результатов конференции» {139}. Хотя раздавались отдельные негодующие голоса, оплакивающие «поражение США», опросы общественного мнения подтвердили вывод, сделанный Э. Рузвельт {140}.

Рузвельт и его штаб с повышенным вниманием отнеслись к реакции общественного мнения страны на итоги Ялты; в контексте планируемых ими дальнейших шагов трезвая оценка этой реакции была крайне важна. Сведения, полученные уже в конце февраля от Рассела Девенпорта, видного журналиста, руководителя избирательной кампании Уилки в 1940 г. и лидера так называемых независимых республиканцев, оказавших поддержку Рузвельту в 1944 г., вселяли оптимизм. «Первая реакция прессы на Ялту, – писал он 20 февраля Гопкинсу, – положительная. Очень многие люди, с которыми я говорил, хотя и не скрывают свой скептицизм, выражают вместе с тем приятное удивление. В целом на меня все эти беседы произвели хорошее впечатление… и я еще раз благодарю за все, что Вы сделали и поздравляю Вас с итогами работы в Ялте» {141}. Тронутый этим посланием, Гопкинс ответил: «Крымская конференция дала лучшие результаты, чем я ожидал, и я уверен, что мы на правильном пути, хотя для того, чтобы обеспечить реализацию положений коммюнике, мы должны много потрудиться» {142}.

В глазах президента это было еще одной большой, но на сей раз уже психологической победой. Она возрождала надежды на процесс укоренения политического реализма, обязательным элементом которого должно было стать признание полностью оправдавших себя принципов сотрудничества между всеми державами антигитлеровской коалиции (и в первую очередь между великими державами) вне зависимости от их социального строя в интересах прочного мира и безопасности народов. Именно в этом контексте следует рассматривать выраженное президентом в дни Ялты желание информировать Сталина о работах над атомной бомбой, ведущихся в рамках «Манхэттенского проекта». Рузвельт внутренне, по-видимому, начинал обдумывать пути выхода из того тупика, в который могли загнать союзнические отношения решения, принятые в Квебеке и Гайд-Парке. И только «сильное сопротивление», оказанное Черчиллем, пишет американский историк Джеймс Хершберк, «позволило отговорить Рузвельта от этого шага» {143}.