Великий Сатанг

- Углядел, отче. Понять не понял, а заметить заметил. Лапу мохнатую, и только.

- И того много, - прищурил левый, ночной, глаз Старый. - Сам Хозяин мало к кому выйдет. Бывало, гуливал, себя показывал кому ни попадя. А нынче разве изредка ко мне заглянет, и то хлеб. Да и ты ведь не я.

- Куда уж мне, - без обиды согласился охотник, вытирая руки расшитым рушником.

- Ешь, однако. Вот дичина твоя уже и поспела, - указал Старый. И продолжил, то прикрывая нестерпимые очи, то поглядывая, как охотник споро, без лишних слов рвет зубами нежное мясо под хрустящей корочкой: - И воде ты глянулся, по всему судя…

Хрустко перемалывая глухариные косточки, человек кивнул л промычал нечто невнятно-согласное.

Было дело. Третьего дня на берегу синь-озера сидел; ни шатко ни валко, хоть и золотая осень кругом, а рыбешка - по разу в час, и то сплошняком мелочь, стыдно и с крючка снять. И вдруг - клев. Да какой! Одна за одной пошла, рыбищи-чудища, иные и в руку длиной, от кончика пальцев до плеча. Лещи, сазаны, щуки зубастые, а под самый закат уже усатого зацепил. Пришлось в воду, в осоку… ступни в кровь изрезал, покуда вытащил пудового.

Зато когда крепко размахнулся и зашвырнул налимью печень почти что на самую середину озера, на миг явственно угляделось, хоть и сумрачно было: в сколах темной всплеснувшейся глади вынырнул сам Хозяин, ухватил чешуйчатой лапой долю - и поминай как звали. Зелен был водяной дед, струился весь, а очи бледные, точь-в-точь рыбьи…

- А ко мне нынче друзья-приятели забредали. Погостевать, стало быть, потолковать о том о сем…

Ба!

Прекратив хрупать, охотник поднял голову от стола.

Забредали, выходит. Это кто ж, забавно б узнать? Уж не Старая ли? Коли так, то и славно, что разминулись. Невредная бабка, да смешная: сто лет в обед, кабы не больше, а туда же - платочек не как-нибудь повязан, а бантиком, сарафан всегда с расфуфыриной, с цветочками всякими. Не иначе к Старому подкатывается, дура. Это дело Старому вовсе без надобности, трудно ль понять?.. Или Крылатый наведался? То дело иное; хоть и молчун, а порой, ежели раззадорить как следует, такого наговорит - после на десяток рыбалок думать хватит. Точно, кто-то из этих. Забрели бы Чужие, так Старый бы так сразу и сказал: Чужие. А никак не друзья-приятели, при всем нашем к ним почтении. А Лесные с Водяными, ежели и наведывались, так ни к чему и поминать особо, это гости частые, привычные, да, почитай, и не гости вовсе…

- О тебе речь вели, - сообщил Старый. И прищурился.

Ох и не к добру же эти прищуры! Ни разу не случалось, чтобы просто так глаза узил. Знал ведь все заранее - и когда по первым разам в лес либо на озеро посылал, и после! Ведал, что леса оборвется и что нога, не так на мхах пойдя, вывернется, а уж про косолапого наверняка загодя провидел и не предупредил же ни намеком, жучина старая…

Впрочем, стар ли Старый иль молод, то охотнику ведомо не было. Дивное диво: сколько себя помнит, жил тут, все вместе да вместе, а каков он есть, Старый-то, и по сей день невдомек. Без облика? Не скажешь! Есть обличье, да только какое-то эдакое, что ни миг изменяющееся: и старое, и молодое, и хмурое, и любезное, и всякое; вроде и видишь его, а после не описать. Ни словом, ни даже воспоминанием.

Одни очи чего стоят! Ладно что огненные, разноцветные, так к тому ж еще и меняются цветами: ныне левый - светел, правый - темен, а мигнет разок, и видишь - наоборот.

А что о таком думать? Старый, он Старый и есть.

- Всяко рядили, - продолжает Старый, - а к единому пришли. Хочешь не хочешь, а пора тебе имя давать…

Поперхнулся охотник, выронил изо рта недожеванный кус.

Ну дела!

Сколько раз доселе подступался к Старому: скажи, мол, кто ж я есть таков, что не знаю о себе ни капельки, ну, скажи же, страсть как любопытно… а в ответ одно и то же: обожди-де до времени, вот дадим тебе имя, тогда все и узнаешь. А кто ж даст? Ответил: Земля!.. Отчего не теперь? - В ответ на то лишь черно-белый прищур, да еще Невидимые возмущенно шелестеть начинали…

- Поснидал? - полувопрос-полуутверждение. - Тогда иди-ка сюда…

Подумалось: в глубь хоромины зовет. Не так оказалось. Подошли к двери. Только не к той, откуда привык в лес аль на озеро уходить, а к иной, той, что напротив. Заповедная дверка. Невысокая, гладкая и - чужая. Единое на всю Обитель, от чего живым духом не несет. Гладкая, на ощупь скользко-неприятная, сделанная словно бы из множества слитых воедино стрельных наконечников. А по скругленным краям - ряд клепок.

Давно спрашивал Старого: а там-то что, покажи?

Отмолчался Старый.

Скребся сам. Без толку. Не живая дверь. Ни рукой, ни заповедным словом не отпереть,

А когда единожды - со злого озорства - кладун-траву к холодной глади прижал и словом заповедным усугубил, так после полчаса ничком на досках валялся в своей же блевотине: ровно жахнуло изнутри чем-то горелым… а Невидимые метушились обочь и сердито цвиркали. До того сердито, что даже и зримыми слегка стали: то белое мерцание виделось, то черное - словно отсветы очей Старого, но пожиже…

- Иди. Потом потолкуем.