Великий Север. Хроники Паэтты. Книга VII

Клан Шерварда, Гримманды, тоже был из «смирных», как называли их палатийцы в противовес «буйным» — тем, что не отказались от своих лихих занятий. Впрочем, ни сам Шервард, ни его соплеменники, не слыхали о такой градации и, несомненно, сочли бы её оскорбительной. Однако факт оставался фактом — из всей их деревни лишь один был воином на драккаре ярла Одноухого, тогда как остальные предпочитали более мирную жизнь…

Войдя в небольшой двор, Шервард сбросил тушку кабанчика на землю в достаточном удалении от цепного пса, чтобы тот не решил, что это лакомство предназначено ему. Значительная часть двора была заставлена сохнущими мазанками, поленницами с дровами и прочим хозяйственным скарбом. В небольшом окошке мягко теплился огонёк — все домочадцы уже были дома, ждали лишь его.

— Мы уж думали, ты сегодня не объявишься, — ворчливо приветствовал его отец.

Шервард видел, что они слегка взволнованы — нечасто он пропадал так надолго. Не то чтобы охотника вроде него подстерегало здесь множество опасностей, но всё же случалось всякое — кого-то подрали кабаны или волки, кто-то свалился со скалы. Один охотник, провалившись в чью-то нору, сломал обе ноги и почти двое суток добирался до дома ползком… Так что их волнение можно понять.

— Клятые кабаны совсем поразбежались куда-то… — устало буркнул в ответ Шервард. — Еле нашёл одного, да и тот худосочный.

— Да, маловато дичи стало в лесу… — качнул головой старик-отец. — Ергерд вон давеча жаловался, что на днях вообще вернулся ни с чем… Уходит зверь… Дурак, похоже, совсем расшалился…

Дурак, он же Шут, был одним из богов, которым поклонялись на Келли. Пантеон келлийцев отличался от двоебожия Паэтты — здесь богов было четверо, да у каждого ещё хватало помощников, которых тоже не стоило обижать молитвами и подношениями, если не хотелось заполучить проблем на голову.

Главными почитались Отец и Мать. Это лишь глупые южане считали, что всё сущее создал их Арионн. Такое впечатление, что эти недотёпы понятия не имели, как на свет рождается новая жизнь! Интересно, они когда-нибудь задумывались о том, что если Арионн-мужчина способен был сотворить жизнь, то для чего же ему пришлось создать женщину, чтобы продолжать человеческий род?

Конечно же, жизнь во всём её проявлении — от человека до мелких рачков в море — породила Великая Мать. Её муж, которого островитяне называли то Отцом, то Хозяином, сотворил всё остальное — землю, небо, деревья, скалы… Как добрый Хозяин, он поддерживал и порядок в своём мире.

А ещё у Отца и Матери было два сына — Воин и Дурак. Воин — защитник, охранитель мира. Чем-то он, должно быть, походил на южного Асса, но лишь отчасти. Островитяне не считают Воина прародителем всего зла. Зло творят мелкие и крупные духи, населяющие мир, и именно с ними должен постоянно бороться Воин.

А Шут, или Дурак, как называли его чаще, наверное, ближе всего был к абстрактному южному пониманию Хаоса. Вечный бедокур, который не со зла, а в силу характера то и дело разрушал всё то, что создали его родители. Развлекаясь, он крушил всё вокруг, вносил сумбур и беспорядок. Но зато он же покровительствовал искусствам и разным стихиям.

— Если он и дальше будет так шалить, вскоре мы останемся без еды… — хмуро буркнул Тробб, который, похоже, уже успел приложиться к кувшину с брагой после возвращения с лова. — Рыба тоже уходит… Сегодня едва две бочки заполнили.

— Ничего, — зыркнув на приунывших невесток, ответил отец. — С голоду не помрём! Вот-вот новые мазанки подсохнут, можно в Реввиал отвезти. Я слыхал, там опять корабль с большой земли пришёл…

— Кому будут нужны мазанки, коли положить в них нечего! — на Тробба частенько нападала хандра после выпитого, он становился мрачным и тяжёлым в общении.

— Раззуделся… — недовольно заворчал отец, который с трудом сживался со старшим сыном, особенно когда тот был во хмелю. — Ты, Тробб, недостаточно долго живёшь на этом свете, чтоб меня учить! Видал я годы и похуже! В иные зимы кору отваривали в протухшем рассоле из-под рыбы, чтобы прокормиться! Хозяин поправит всё, дай срок! А ты шёл бы, да ложился! Завтра вставать чуть свет, нечего тебе слоняться. Лойя, накорми мужа!

Лойя, молодая рыжеволосая женщина, на несколько зим младше Шерварда, проворно поднялась на ноги, несмотря на большой живот, говоривший о том, что она вскоре родит. Она всё ещё казалась почти девочкой, особенно теперь, в домашней холщовой рубахе и с простой косой, перекинутой через плечо. Шервард поглядел на жену с глубокой нежностью, и, как обычно, невольно заулыбался, глядя на живот, в котором сейчас сладко спал его сын. Ну или дочь…

— Сиди, Лойя, я сам, — ласково проговорил он, направляясь к очагу.

— Я накрою! — тут же подскочила Генейра, его младшая сестра, видевшая ещё лишь четырнадцать зим. Она бережно взяла Лойю за руку и осторожно усадила обратно на лежанку, а затем отправилась, чтобы дать брату поесть.