Великий Сибирский Ледяной поход

Сергей Степанович пришел проститься. Глаза полные любви, с безмолвной грустью обнимает нежно Мурку, целует ее горячо и долго, прощается с нами и выходит. Князь целует мужа, подходит ко мне, крестит дрожащей рукой, целует в руку.

«За все спасибо! Благословите меня», – слышу несвязный шепот. В дверях показывается корнет с женой, готовый к дороге.

Выходим все вместе. Перед нашими глазами тянется вереница беженцев, удивленно смотревших на нас, недоумевая: почему мы остаемся.

Скрылись вдали князь и корнет с женой. Мы возвращаемся в вагон. Шум на улице привлек наше внимание. Выяснилось, что польские солдаты выгружались. Польская кавалерия рвалась в бой с чехами, желая отомстить им за их коварство. «Не большевикам мы помогаем, а отомстим за себя, пусть знают, что шутки плохи».

Позднее мы слышали, что чехи имели бой с большевиками, принимали ли участие там польские солдаты, не знаю.

Время томительно тянется. Сидим и ждем, когда очистят путь от замерзших эшелонов и продвинут наш «состав» на станцию, где встретят нас наши победители. Но они явились раньше, чем мы предполагали. Только что успели мы принести ящик с бумагами в вагон, как наш поезд тронулся. С двух сторон эшелона едет отряд красных. Что делать с бумагами, сжечь? Дым привлек бы их внимание, и кто-нибудь из красноармейцев может войти. Я беру пачку бумаг, иду в уборную и по одной, по две рву и бросаю под вагон. Иду за новой партией бумаги, снова бросаю, предварительно оглядываясь, далеко ли красноармеец, который едет все время около нашего вагона.

Все следы пребывания князя с нами исчезли. Ничто уже не говорит о том, что он был здесь.

Вот уже станция. Мы выходим купить молоко, которое носят мальчишки и бабы. Вымениваем на белье, провизию, так как колчаковских денег уже не принимают. Нас никто не спрашивает, не задерживает.

Поезд наш поставлен на запасной путь. Мы уже несколько дней сидим в эшелоне, оружие сложено в один вагон, и стоит польский часовой. Запасы никто не отобрал, и никто не приходит, как будто забыли о нашем поезде. Сведений из Красноярска никаких. Эшелон 1-го Польского полка продвинули ближе к Красноярску.

Вечер. Мы сидим в вагоне. Горят две свечи, тускло освещая наше купе. Слышим шорох за дверями. Муж вышел узнать, что случилось, оказалось, что два красноармейца тащили наши запасы масла и муки, сложенные в коридорчике. А через минуту вышли трое солдат, вооруженных с ног до головы, и отобрали у нас свечку, говоря, что буржуи должны делиться всем. Все это глупости в сравнении с тем, что было ночью. Красноармейцы стащили все, что находилось на крышах вагона, в том числе и наш ящик со всеми ценными вещами. Никто не спал. Ждали обыска. По вагонам шныряли пьяные солдаты, пугали нас, грозили револьверами и, неистово смеясь, уходили, довольные впечатлением, какое производили их шутки.

Утром на горке напротив нашего эшелона были расставлены пулеметы и польский часовой был заменен красноармейцем. Потом приступили к изъятию всего содержимого склада поезда, а польским рабочим «предложно» было идти работать в депо. Вечером отделили всех офицеров и, посадив в классный вагон, ночью отвезли в Красноярск. День прошел довольно спокойно, а ночью начались обыски. Оставили по две пары белья, забирали все, что попадалось на глаза, не брезгали ничем, даже иголки, найденные у меня, поделили между собой по-христиански.

Одним словом, все условия были только на бумаге. Чисто по-большевицки! Что оставалось делать? Рабочие (солдаты-железнодорожники) пошли в депо, а мы решили с мужем возвращаться домой, то есть туда, откуда выезжали с такой надеждой на избавление от большевиков. Пошли на станцию узнать, можно ли вернуться. Встретил нас комиссар – мальчишка белобрысый, уверенный, надменный. Смотрел на нас пренебрежительно и дерзко.

«А зачем ехали? Кто вас гнал? Только работай теперь из-за вас. Придите завтра, я вам дам свидетельство на выезд. А теперь, товарищ, – обратился он к моему мужу, – одолжите бритву побриться». Через полчаса бритва уже была передана представителю советской власти. А через час этот представитель удрал с первым отходящим эшелоном на восток, забыв об обещании и о бритве.

«Где-то папаша?» Часто вспоминали мы князя. Так хотелось, чтобы он спасся. Может быть, поехал в чешском поезде, если удалось догнать. Если бы мы могли дать ему крылья, чтобы он мог скорее быть у желанной цели.

В одно прекрасное утро в наш вагон явился корнет с женой. Оказалось, что большевики догнали их, обобрали и пустили на все стороны. Корнет искал наш поезд и, наконец, набрел на наш след. Князь в дороге был с ними. Его тоже задержали. Он сказал, что был военным чиновником, фамилию назвал иную, отобрали у него пару бриллиантовых колец, а платиновое возвратили, говоря, что серебряных колец они не носят.

«Итак, папаша жив! – радостно воскликнули мы. – Но где он?»

«Он пошел в Красноярск, хочет там зарегистрироваться как чиновник, а потом будет искать службы. Взволнован старик, боится, что узнают его, и тогда все кончено».