Великий сон

— Выкручивается как может, мистер шпик. И я живу как получается. Все мы в одинаковом положении — продаемся друг другу за деньги. В общем, ладно. Посмотрим, как вы меня заставите.

Он потянулся за новой сигаретой, ловко зажал ее губами и прикурил от спички в точности, как это делаю я: дважды безуспешно чиркнул по ногтю, затем использовал подошву. Равномерно пуская дым, он прямо смотрел мне в глаза — маленький, смешной, крепкий паренек, которого я без труда перебросил бы с одного конца баскетбольной площадки на другой. Маленький мужчина в мире великих мужей. Нравился он мне.

— Я не вожу вас за нос, — твердо сказал он. — Пришел заработать две сотни, и не сбивайте цену. Пришел сюда, потому что думал — скажете да или нет, поговорим как мужчина с мужчиной. А вы мне угрожаете легавыми. Постыдились бы!

— Вы получите две сотни за свою информацию. Только сначала я сам их должен получить.

Поднявшись, он серьезно кивнул и стянул на груди свое обшарпанное твидовое пальто.

— Договорилась. Даже лучше — закончить нашу сделку, когда стемнеет. Заигрывать с людьми вроде Эдди Марса — дело рискованное. Только на что-то надо жить. В последнее время дела шли плохо. Мне кажется, умные головы посоветовали Пассу Уолгрину прикрыть лавочку. Не могли бы вы подойти к нашей конторе в Фалуайд-палас на углу Западного бульвара и Санта-Моника, 4-28, задний вход. Принесете деньги, и я вас отведу к Агнес.

— Почему бы не дать ее адрес? Я же знаю Агнес.

— Я ей дал слово, — сказал он просто. Застегнув пальто, лихо надвинул шляпу, кивнул мне и вышел.

Съездив в банк, я предъявил чек и взял наличными двести долларов. Снова поднялся в свой офис, уселся в кресло, размышляя о Гарри Джонсе и о том, что он рассказал. Вся эта история подвернулась как по заказу. Даже чересчур, как мне кажется. Выглядела она, как примитивный, сработанный без воображения роман, чем запутанный клубок действительных фактов. Капитан Грегори мог легко отыскать Мону Марс, раз до нее, оказывается, рукой подать. Правда, если он пытался это сделать.

Думал обо всем этом почти целый день. Клиентов не было, никто не пришел ко мне в контору. Телефон молчал. И по-прежнему лил дождь.

XXVI

Около семи вечера дождь немного перестал, но водостоки были заполнены. На Санта-Моника вода на мостовой поднялась вровень с тротуарами и даже переливалась через края. Регулировщик в черной блестящей коже с головы до пят, выйдя из своего укрытия под брезентовым навесом, потерянно слонялся но затопленной улице. Резиновые набойки скользнули о тротуар, когда я свернул к узкому вестибюлю Фалуайд-палас. В глубине, за открытым, некогда роскошным лифтом, светила единственная лампочка. На потрепанном резиновом коврике сто ша обшарпанная плевательница. На горчично-желтой стене красовались застекленные витринки с искусственной челюстью и образцами страховых полисов. Стряхнув со шляпы капли дождя, я изучил список съемщиков, висевший рядом с искусственной челюстью в витринке. Цифры с именами, цифры без имен. Множество пустующих помещений или множество нанимателей, пожелавших остаться анонимными. Дантисты, безболезненно лечащие зубы, детективные налоговые агентства, мелкие ремесла, забравшиеся сюда, чтобы тихо скончаться, заочные курсы, с помощью которых, якобы, можно выучиться на железнодорожника, радиомеханика или сценариста, — если, конечно, организаторов не выловят почтовые контролеры. Мерзкий дом. Дом, в котором вонь от окурков сигар показалась бы чистейшим ароматом.

Возле лифта на шатком стуле дремал старик, подложив под себя подушку, из которой торчали перья. Рот был раскрыт, в слабом свете тусклой лампочки поблескивали виски с набухшими жилами. Синяя форменная куртка сидела на нем, как на корове седло, ниже шли брюки с потрепанными манжетами, белые бумажные носки, туфли из потрескавшейся козлиной кожи. Он устало сопел во сне, ожидая пассажиров. Тихонько пройдя мимо него, слегка подавленный атмосферой запустения, я нашел дверь черного хода и вышел на заднюю лестницу. Здесь не подметали, по крайней мере, месяц. Вероятно, тут ночевали бродяги — валялись объедки и промасленные клочья газет, обгоревшие спички, пустая сумочка из кожзаменителя. В правом углу у поцарапанных стенок лежал продолговатый мешочек из бледной резины. Симпатичный дом.

Задыхаясь от ходьбы, я поднялся на четвертый этаж, вошел в коридор. Тут стояла такая же грязная плевательница на потрепанном коврике, те же горчично-желтые стены — тот же дух запустения, упадка. Пройдя по коридору, я свернул за угол. На темных дверях из непрозрачного стекла висела табличка «П. Д. Уолгрин — Страховая контора», такие же надписи были на второй темной двери и третьей — освещенной. На первой темной двери выделялась еще надпись «вход».

Над освещенной дверью сверху была открыта фрамуга, и оттуда донесся резкий, птичий голос Гарри Джонса:

— Канино?.. Что ж, где-то я вас уже видел. Конечно.

Я застыл. Раздался второй голос — низкий, густой:

— Надеюсь, — в голосе звучали зловещие ноты.