Великий старец Клеопа, румынский чудотворец

И мы до наступления дня, я и отец Петроний, уехали. Виктор, племянник старика, ночью запряг в повозку белого коня и днем 2 июня мы проехали по центру Стулпикан. Отец Даниил уселся на облучке возле Виктора, а я пристроился в телеге, отвернувшись спиной к движению. И все-таки в каком-то селе одна женщина, Мария, жена Георгия Русу, узнала меня и как закричит:

— Отец Клеопа, отец Клеопа!

Я сказал Виктору:

— А ну, подстегни лошадь, а то она сейчас поднимет на ноги все село.

Узнала меня, бедняжка, она была женщина маленькая ростом, сейчас покойница уже.

И добрались мы до Фрасина, до вокзала. Отец Даниил говорит мне:

— Не бойся, отче. Что, разве я сам не страдал? Чтобы я своему духовнику, своему настоятелю причинил зло? Я повсюду хлопотал, чтобы Патриарх сделал тебе документы, не бойся.

Когда мы приехали во Фрасин, он купил банку рыбных консервов, сардин. Я не ел ничего подобного два года с половиной. А что, разве в пустыне кто-нибудь даст тебе рыбы или брынзы? Когда у меня была всего одна картофелина, я уже был король! Я немного попробовал консервы и все больше стал задумываться: «А ну как дед Някулай прав и эти ловят меня на документы?» Ибо таков человек, когда остается в неведении. А он, глядя меня, все спрашивал:

— Отче, почему ты такой грустный? Бери ешь.

Тут подошел скорый поезд из Ватра Дорней, за шесть часов преодолевавший путь до Бухареста, и он посадил меня в вагон первого класса. А у меня была палка с оленьим рогом в руках, с ней я так и пошел в патриарший дворец. И были на мне пестрая меховая шапка и зипун, на ногах лапти, а подрясника не было видно.

И вот зашли какие-то важные бояре в вагон.

— Ты кто такой, господин?

А отец Даниил:

— Какое тебе дело до него, господин? Человек болен, я везу его в больницу. Что ты обращаешься к нему, говори со мной. Документы у меня.

Больше никто не заговорил со мной. Они не знали, кто я. Я распустил полы подрясника. С одной стороны могло показаться, что я монах, с другой — голодранец, выбравшийся из лесу, а с третьей — сумасшедший. Я был похож немного на всех их. А отец Даниил:

— Что тебе до него? Оставь человека в покое, я его в больницу везу.

Когда мы прибыли на Северный вокзал, он позвонил Патриарху:

— Преблаженный отче Патриарх, отец Илие на Северном вокзале, пришли машину.

С быстротой молнии примчался шофер Иля́нка на машине Патриархии. И когда он привез меня в патриарший дворец в лаптях, с этой палкой с оленьим рогом и шапкой… Не видывал патриарший дворец за всю свою историю лаптей.

Патриарх сидел, словно Архангел, на престоле, облаченный в белое. И когда он встал с престола, то обнял меня и долго плакал… Он целовал меня, плача, и сквозь слезы говорил:

— Отец Илие, добро пожаловать к нам. Бедный ты человек! Где же ты ютился? Севастиан виноват.

Он возлагал вину на митрополита Севастиана. Считал, что тот знал и не говорил ему. А откуда знать Севастиану? Бог да упокоит Патриарха.

Он послал меня в монастырь Анфим[85] и сказал отцу Софиану, настоятелю Анфима:

— Одень его во все новое.

А тамошние сказали:

— Преблаженный, мы оденем его, а одежды его отдайте нам.

Один забрал у меня подрясник, другой зипун, тот палку, этот лапти и портянки, тот шапку, все они были из Анфима, и одели меня во все новое: подрясник новый, ряса новая, ботинки новые, камилавка новая, все новое, из патриарших запасов. И дали мне келию возле библиотеки Анфима.

И знаешь, сколько народу хотело прийти? И спросили Патриарха, а он сказал:

— Разрешите им приходить, но только кого захочет отец Илие. Если он не захочет, пусть не приходят. Как хочет он.

И я пускал тех, кого больше знал. Не прошло и трех дней, как пришли и Арсений с Петронием.

— Ну, Арсений, твоя борода длиннее моей.

Взяли нас в патриарший дворец, и мы жили рядом с ним пять месяцев. Вместе за стол, вместе на конференции, вместе повсюду. Дал нам келию и говорил матери Акилине, начальнице дворца:

— Корми батюшку.

Он знал, что здесь, в Сихастрии, не едят мяса:

— Это сущие Ангелы, это не люди. Из дебрей гор они пришли. Ты как-нибудь не обмолвись им о мясе. Подавай им только самое свежее с рынка, фрукты…

И туда, в Патриархию, приходил самый разный народ из Бухареста. А спустя какое-то время меня перевели в Анфим. Дали мне келию там, где храм. Он назначил мне исповедовать всех студентов-богословов, были и матушки, и настоятельница, которая сейчас в Агапии.

И было это постом Святой Марии. Некоторые из наших студентов поели скоромного. А матушки не ели, они взяли себе постную еду, и ни одна не ела скоромного. Женщины оказались крепче них. И я, когда узнал, не допустил их к Причастию, всех, кто ел скоромное. Пришел владыка Феоктист:

— Отец духовник, что ты сделал со студентами?

Говорю:

— Преосвященный, я не сделал ничего.

— Ты не допустил их.

— Не я! Божественные каноны, преосвященный.

— Патриарх рассердится.

— Мне дела нет до этого. Я жил с одной картофелиной в Ваду Негрилесей, а вы привезли меня сюда, чтобы я разрешал посты? Никогда я вам их не разрешу!