Великий старец Клеопа, румынский чудотворец

То были слова проповедника, но также и редкостного оратора (почему нет?), великого мастера слова. (Можно было бы написать целые диссертации на эту тему.) Но Батюшка был также и прирожденным артистом и одновременно режиссером и сценаристом, не будучи в то же время театралом.

И Батюшка дарил нам всем мудрость от переливающейся через край полноты своего ума и души.

Но было еще что-то, может, самое важное: проповеди Батюшки были так тонко продуманы, что были доступны всем слушающим, независимо от уровня их культуры. Он был понятен простому человеку, но его любили и самые рафинированные интеллектуалы. (Как это бывает с произведениями гениальных творцов, масштаба Брынкуша[7], Еминеску, Енеску[8].)

Он был понятен всем, потому что Батюшка любил всех одинаково, он понимал бесценность человеческой души. Он не смотрел, министр ты или простой смертный, с каждым обходился с абсолютной любовью и почтительностью. Он был равноправным собеседником для самых высокопризнанных людей культуры, хотя Батюшка был самоучкой, — из-за этого его только еще больше ценили.

И говорил Батюшка вещи такие глубокие, языком таким простым, с усладительными и неподражаемыми переливами молдавского говора! Сделаю тут уточнение. Мне не нравится, когда публичный человек позволяет себе говорить на простонародном языке, но у Батюшки, ты это чувствовал, так было надо, у него нельзя было иначе.

Конечно, Батюшка был намного выше того, что называется незаурядным талантом, — у него была благодать Духа Святого. Но только эта благодать не сошла вдруг на какую-то бесплодную почву. У него была солидная база: религиозное воспитание в семье, десятилетия чтения Священных книг и не только их, десятилетия послушания, великая любовь ко всему, что он делал, великая тяга к знаниям и образованию, высокая ответственность и требовательность к себе, но в особенности — огромная любовь к людям.

Можно сказать, не боясь ошибиться, что Батюшка был эрудитом, ходячей энциклопедией в лучшем смысле этого слова, потому что у Батюшки был ум хорошо устроенный, а не просто хорошо наполненный.

Он всегда горел желанием знать, познавать. Батюшка говорил:

— Кто может помешать тебе знать?

Он знал наизусть Священные книги, но имел и познания из самых разных других сфер.

Еще говорил Батюшка:

— Нет ничего легче, чем учить других, и ничего тяжелее, чем исполнять то, чему ты учишь других.

И начинал перечислять множество грехов, в которых считал себя повинным. Ни у кого больше я не видела такой искренности и скромности!

В те годы, когда я бывала в Сихастрии, Батюшка был болен, но всегда, когда выходил к народу, он казался исполненным кротости, благости, иногда подшучивал, как хитрый старичок, и отдавал себя во власть тем, кто нуждался в совете, в назидательном слове. Чем чаще я его видела и слышала, тем больше качеств открывала в нем — он был совершенно особенный, ни с кем не сравнимый, уникальный.

Это единственное существо, столь близкое к совершенству, какое я когда-либо встречала (совершенен только Творец). Я сравнивала его иногда с нашими великими воеводами: «Старец столь простой по речи и по виду…» И если воеводы воздвигли храмы из камня и дерева, то Батюшка созидал храмы в душах людей.

Я сравнивала его со святым Серафимом Саровским, который встречал своих гостей, пришедших из Бог знает каких затерянных деревенек России, удивительными словами: «радость моя», «сокровище мое». Но и «да поглотит вас рай» отца Клеопы тоже не имеет ничего подобного себе.

Он очень радовался, когда люди искали его, чтобы послушать его мудрых слов. Но более всего Батюшка радовался, когда видел детей. А если они к тому же знали и молитвы, то еще больше светлело его лицо, сияли глаза, он просто молодел, весь светился радостью и счастьем. Батюшка радовался, как ребенок, ведь душа его была — чистая душа ребенка.

Люди его любили сильно и несли ему подарки. Как же радовался Батюшка, когда однажды получил в подарок пару ботинок!

— Ты глянь, — говорил он, — да они же мне в самый раз!

Я уверена, что Батюшка в свою очередь передаривал потом полученные им подарки нуждающимся людям. И думаю, он радовался больше всего, когда видел, что люди полны отзывчивости, христианского милосердия, любви к ближнему, и — почему нет? — еще думаю, что Батюшка радовался тому, что он был любим. Потому что и святым нравится быть любимыми, разве не так?

Я была на многих встречах с отцом Клеопой, но искренне признаюсь, что не набралась отваги, чтобы задать ему какой-нибудь вопрос, а их у меня было множество, ведь тогда я только полагала благое начало; меня охватывала робость, волнение, и я даже боялась, что огорчу его каким-нибудь неподобающим вопросом.

Я чувствовала себя словно мошка, совсем крохотная мошка у подножья Чахлэ́у — самой высокой и самой знаменитой горы в Молдове.

Бывало и так, что Батюшка сердился, хоть и случалось это довольно редко, это правда, и тогда он повышал тон, говорил резковато, так что я удивлялась, откуда у него еще берется такая сила… Но это у него быстро проходило, и он продолжал голосом кротким, обычным: