Великий тайфун

Софья училась в «зеленой» гимназии[10]. Она была девушка видная, рослая, веселая и интересная. Словом, в ней были все качества, чтобы привлечь внимание молодого человека! Магдалина Леопольдовна и Александр Федорович, к своему неудовольствию, заметили, что Дядя Володя как-то по-особенному относился к ней, хотя он был старше ее на восемнадцать лет и при его возрасте мог только любоваться ею.

— Имей в виду, — продолжал Костя, — в нее по уши влюблен Пашка Конь. Она — его муза. Статьи ему особенно удаются, когда она приходит в редакцию. Он даже специально приглашает ее: «Посидите со мной. Вы меня вдохновляете». Ей лестно, что она вдохновляет большевика, когда тот пишет умные статьи, и сидит… вдохновляет его. Смотри не прозевай!

— Ты в самом деле внушишь мне мысль жениться на ней, — сказал Володя.

— Я этого и добиваюсь, — говорил Костя. Нельзя было понять, серьезно он говорил это или шутил. — Хочешь, скажу ей, что ты влюблен в нее?

— Я тебе скажу! — пригрозил Володя.

— Могу выступить сватом, — не унимался Костя. — Вот сейчас придем, и я прямо к Александру Федоровичу и Магдалине Леопольдовне: «Жених, скажу, есть, просит руки Сони».

— Ты можешь выкинуть такое, — сказал Володя.

— Что значит выкинуть? Я самым серьезным образом, — сдерживая смех, продолжал Костя, — Люди мы с тобой положительные. Я — зять. Ты, как-никак, секретарь владивостокской организации Российской социал-демократической рабочей партии. Не фунт изюму. Где они найдут такого партийного жениха… да еще с каторжным стажем…

Друзья разразились смехом.

Переплыв в лодке через речку, они поднялись на берег. Из дверей флигеля вышла Софья. На ней было белое платье, плотно облегавшее ее статную фигуру. Тонкие, слегка вьющиеся спереди каштановые волосы спускались по спине толстой косой, на конце которой красовался белый бант. Из-под коричневого загара на щеках пробивался легкий румянец. От нее веяло здоровьем, в глазах играло беспричинное, с трудом сдерживаемое веселье.

Костя продекламировал стихи Давида Бурлюка:

Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной,
За моей спиной…

— Стол давно накрыт, — весело сказала Софья. — Мы вас заждались. — Она повернулась на каблучках.

Костя толкнул локтем Володю и шепнул:

— Коса-то какая! Из-за одной косы можно жениться.

— Будет тебе разыгрывать меня!

Они вошли во флигель.

* * *

Стол по тогдашним голодным временам производил впечатление необыкновенного изобилия: большие, спелые помидоры, кучки зеленого лука, китайский длинный белый редис, нарезанный ломтиками камчатский кетовый балык — все это лежало на тарелках, словно натюрморт, приготовленный для живописца.

Усевшиеся вокруг стола гости и хозяева безжалостно разрушили этот великолепный натюрморт. Магдалина Леопольдовна стала разливать по тарелкам уху.

Когда убрали глубокие тарелки и на столе появилась жареная рыба с молодым картофелем, посыпанным укропом, Костя обратился к тестю:

— Александр Федорович!

Сидевший рядом с ним Володя встрепенулся и так сжал Косте коленку, что тот чуть не вскрикнул.

— Ты думаешь, я насчет того? — смеясь, пробурчал Костя. — Я хочу о деле поговорить.

— О деле потом, — вмешалась в разговор Софья. Она сидела возле матери и передавала тарелки с корюшкой.

— Какое дело? — заинтересовался Александр Федорович.

— Дело у нас такое.

И Костя рассказал, что для социал-демократической организации была приобретена в Спасске типография, которую за отсутствием помещения пришлось временно разместить в одной из пустующих казарм на Эгершельде. Все попытки арендовать дом не увенчались успехом. Ни один домовладелец не захотел сдать помещение под типографию социал-демократической газеты «Красное знамя».

— Вы ведь будете снимать себе квартиру, — говорил Костя. — Арендуйте дом побольше, а половину сдадите нам под типографию и под редакцию.

Александр Федорович стал расспрашивать, какова типография, сколько и какие машины, сколько комнат нужно для редакции и так далее.

К концу обеда вопрос был решен положительно. Александр Федорович взял на себя задачу найти подходящий дом. Он даже сказал, что у него есть на примете один такой дом — на Ботанической улице, прямо над Народным домом. Александр Федорович и не думал, что своим намерением выручить социал-демократическую организацию он еще больше свяжет себя с революцией, не будучи даже отдаленно сочувствующим идеям рабочего движения. Он это хотел сделать просто из уважения к зятю, из любви к нему. Об этой любви Александра Федоровича к зятю знали все домашние, она бросалась в глаза и посторонним людям. Это была совсем не та любовь, которой любил Костю старик Суханов. Там была любовь отца, хотевшего сломить волю сына. Здесь была простая, сердечная любовь.

После обеда гости и хозяева разбрелись кто куда.

В шестом часу сошлись к самовару. С берега моря прибежали девушки с восторженными криками:

— На берегу лежит кашалот! Кашалот!

К месту происшествия сбежался весь хутор.