Великий тайфун

— Как ты думаешь, Ван Чэн-ду, кто убил японцев? — спросил он всезнающего булочника.

— Моя думай, — ответил Ван Чэн-ду, — хунхуза нет[35].

— Кто же тогда убил, если не хунхузы?

Если бы убили хунхузы, они совершили бы грабеж, резонно заметил Ван Чэн-ду.

Виктор согласился.

— Пухао[36], — сказал Ван Чэн-ду. Он закурил и взял свою корзину.

Виктор поспешил в Совет. У Мальцевского базара толпился народ. Слышались возгласы:

— Почему же это Совет допускает!.»

— Топить их надо!

Виктор сел в трамвай.

У мастерских военного порта шумела толпа рабочих, не приступавших к работе. На кирпичной ограде на месте сорванного листка, от которого остался только небольшой клочок, кто-то уже успел написать углем: «Долой интервентов!»

Улица поражала своей необычной многолюдностью. Возле памятника Невельскому вагон трамвая с лязгом остановился. Через улицу проходила рота японской морской пехоты в белых гетрах, в синих бескозырках, с винтовками через плечо. Словно рисуясь, четко отбивали шаг и были похожи друг на друга, как бывают похожи оловянные солдатики. Вместо лиц у них были непроницаемые, желтые маски с узкими темными щелками на месте глаз. Шли они, словно это был их город — Кобе, или Киото, или Осака. Никогда у Виктора Заречного не было неприязненного чувства к какой-нибудь нации, тем более к таким народам, как японцы, китайцы, корейцы, среди которых он рос. Даже во время русско-японской войны злоба охватывала его не к японцам, одерживавшим победу, а к самодержавию, виновному в поражении. Живя в Японии, в эмиграции, он полюбил эту страну, ее народ, а маленькая обаятельная Тори едва не завлекла его своими чарами. Теперь, увидя японских солдат в родном городе, Виктор пережил чувство, какое, вероятно, должен испытывать человек, получивший пощечину, — в нем закипела ненависть к врагу, пришедшему, чтобы отнять свободу, добытую потоками крови, отнять любимый край.

В Исполкоме царила растерянность. Никто не сомневался, что убитые в конторе «Исидо» японцы были жертвой коварной провокации: нужен был повод для интервенции.

Собрались члены Исполкома, партийные и военные работники. Об убийстве в Маркеловском переулке уже говорили мало. Ни милиция, ни уголовный розыск не могли обнаружить преступников. Говорили, будто собака-ищейка повела сотрудника уголовного розыска из Маркеловского переулка на Китайскую улицу, остановилась на углу Китайской и Пекинской, где помещалось здание японского консульства, нервно кинулась к двери консульства, обнюхала ее, потом побежала дальше, перешла Светланскую улицу у городского сада и привела к берегу Золотого Рога. Здесь она обнюхала песок на берегу, посмотрела на бухту и, вытянув шею, несколько раз тоскливо пролаяла…

Началось экстренное заседание Исполкома, Оно было коротким — времени для разговоров не было. Все знали, что скажет председатель Исполкома Суханов, и тем не менее слова его: «Японские войска занимают город» — были встречены глубокой тишиной.

Приступили к составлению телеграммы Ленину и протеста консулам.

— Надо им вручить лично, — предложил Костя.

— Примут ли? — усомнились некоторые.

Костя пододвинул к себе телефонный аппарат, снял трубку. -

— Японского консула… Господин Кикучи?

Разговор продолжался две минуты. В течение этих двух минут все смотрели на Костю, стараясь угадать, что отвечал японский консул.

Окончив разговор, Костя сказал:

— Могу, говорит, принять представителя Совета только как частное лицо.

Второй звонок был американскому консулу.

— Господин Колдуэлл?

Этот согласился принять и назначил время — четыре часа.

— Не кажется ли вам, товарищи, — сказал Костя, — что разные ответы японского и американского консулов говорят о несогласованности их действий?

Мнения разделились.

— Господин Хадсон? — говорил Костя в трубку.

Английский консул дал положительный ответ.

С французским разговор был более продолжительным.

Положив трубку, Костя сказал:

— Отказался говорить по поводу десанта. Ссылается на отсутствие инструкций от правительства.

Разговоры с консулами укрепили у большинства членов Исполкома ошибочную, как потом оказалось, мысль, что японцы действуют самостоятельно.

Договорились, кто к какому консулу пойдет.

Виктор Заречный изъявил желание пойти к японскому консулу. Костя поднялся из-за стола. Усталость была написана на его лице. Взяв текст депеши Совнаркому, он поехал на телеграф.

Выйдя у телеграфа из автомобиля, Костя услыхал радостный возглас:

— Конец советской власти!

И сейчас же до него донеслись слова:

— Радуются! Ради собственной шкуры готовы продать родину!

На телеграфе Костя узнал, что грузчики на Эгершельде прекратили работы по разгрузке японских судов, но что русских грузчиков заменили японцы[37].

* * *

Возле здания японского консульства разгуливал патруль японских солдат: три солдата со стороны Китайской улицы и три — со стороны Пекинской.

Виктор Заречный нажал кнопку электрического звонка у входа в консульство. Дверь — это была массивная черная дверь — открылась.

— Я представитель Совета, — сказал Виктор японцу, открывшему дверь. — Хотел бы видеть консула.