Великий тес

Два струга пошли знакомыми местами против течения реки. Иван налегке шагал по берегу. Дворовые, Горбун с Сувором, по очереди стояли на шесте, вели под уздцы коней. Савина чаще сидела в струге, поглядывая по сторонам, суетиться она начинала только на станах, у костров. Погода стояла хорошая, зима на пятки не наступала.

Осиновские годовалыцики радостно встретили перемену и удивлялись, что ее привел сам Похабов. Казачий голова по-хозяйски осмотрел зимовье. Какими были избенка, лабаз, амбар, баня, такими они и остались, разве обветшали пуще прежнего. В аманатской избе, подновленной после буйств Оськи Горы, просторней казаков жил племянник икирежского князца. За две зимы казаки не пошевелились, чтобы расширить свою избу.

Покряхтев с недовольным видом, голова ни словом не укорил приказного и отпустил годовалыциков в Братский острог. Но своим казакам и дворовым объявил, что будет строить приказную избу. Зная самодурство старого сына боярского, те опасливо помалкивали. Леса поблизости не было, даже прибрежный и островной осинник вырубили на дрова.

И кончилось спокойное время на острове. Сразу и вдруг на годоваль-щиков навалилось множество спешной работы. Две недели сам Похабов с Сувором, Горбуном и двумя казаками валили лес в верховьях, потом пригнали обледеневшие плоты на устье Осы. За неделю годовалыцики собрали пятистенок по-промышленному, из сырого леса, сложили печь из глины и речного камня.

Икирежский аманат в мирные, спокойные дни свободно расхаживал среди служилых, выходил за ворота, подолгу и с любопытством наблюдал за строительством избы. Иногда он сам брался за топор и от безделья тесал бревна. На цепь его сажали, когда к острову большим числом подступали всадники или тунгусы на оленях.

Еще не была навешана дверь на приказной половине, а Савина уже наводила в жилье порядок. К Покрову люди в острожке зажили просторно.

Встала, покрылась льдом Ангара. В степи завыл ветер, закружил белые вихри по равнине и по льду, то и дело поднимал стеной снег на русле реки. На Осиновом острове скрипели крыши изб, в них беспрестанно поддерживали огонь. Дров сжигалось много. Все свободное время служилые и дворовые сына боярского возили на нартах сухостой.

На четвертой неделе Филипповского поста к берегу Осы подъехали пять всадников на низкорослых мохнатых лошадках с заиндевелыми мордами. В этот год икирежи привезли ясак раньше оговоренного срока.

Похабов велел привести гостей в его избу, усадил всех на пол, застеленный сухой травой. Казаки привели аманата, родственника гостей. Савина, морщась и отворачиваясь от котла, варила мясо в пост.

Четверо молодых степняков и старик с седой метелкой волос на подбородке держались свободно. Поговорив с аманатом, они выложили для него степные яства.

Старик плутовато поглядывал на Ивана и все спрашивал о пустяках. Это сын боярский понимал и без толмача. Потом он заговорил про какую-то казачью избу. Похабов ничего не понял, раз и другой переспросил его.

Аманат, племянник икирежского князца, довольно сносно, хоть и коряво, пояснил:

— Острог на Уде больше вашего! — повел глазами по низкому потолку, и его черная коса свесилась до самого пола.

В словах был какой-то намек. Ни по-кетски, ни по-тунгусски послы не понимали. Похабов заколотил кулаком в стену, вызывая дворовых. Прибежал Горбун, ухмыльнулся, втянув ноздрями скоромный дух варившегося мяса.

— Толмач не вернулся? — спросил Иван.

— Нет еще! — шмыгнул носом Горбун. По лицу видно было, что он бездельничал.

— Бегите с Суворкой по его следу. Дрова привезете сами, а он пусть поскорей явится сюда, на службу!

Толмач пришел нескоро. Гости успели поесть и получить казенные подарки.

— Говорят, красноярцы отстроили острог больше нашего! — накинулся на него Похабов. — А к чему говорят — не пойму!

Толмач был из болдырей, черноглазый и спесивый. Он окинул гостей змеиным, немигающим взглядом. Не приветствуя их, сел на лавку, забросил ногу на ногу и небрежно залопотал. Почуяв в избе запах хмельного, вынул из-за пазухи и поставил на стол свою чарку.

Похабов неохотно наполнил ее хлебным вином. Толмач, не переставая расспрашивать и отвечать, перекрестился, выпил, крякнул, посопел приплюснутым носом и сдавленным голосом заговорил по-русски:

— Видать, Митька Фирсов на Оке с красноярами воевал. Говорят, казаки стреляли друг в друга. А на устье Уды у краснояров острог побольше нашего. И они зовут икирежей, чтобы те им, а не нам ясак давали. — Толмач тоскливо взглянул на пустую чарку и вперился немигающими глазами в переносицу сына боярского: — Чего тут непонятно?

— День постный! — рыкнул сын боярский, не налив другой чарки за то, что долго шел. Но сказанное послами он запомнил накрепко.

На острове гуляли Рождество, окунались в проруби на Крещение. Савина уже молола муку на блины к Маслене, а Бояркан все не присылал ясака. «Не помер ли?» — забеспокоился Иван. Перед его глазами все кривилась усмешка икирежского старика.