Великий тес

— Сайн! — кивнул сын боярский. Не так много времени прошло после его поездки в Москву. В Казанском дворце Сибирского приказа Похабов наслушался всяких баек о царской жизни. — Жив! Здоров! — коротко ответил по-русски.

Они с Боярканом не виделись с тех самых пор, как Похабов поставил зимовье на Осе, и в последний раз расстались дружески. Время не прошло бесследно. Побелели пучки волос в уголках губ и на подбородке Бояркана. Толстую косу будто гуще присыпали мукой. Поверх халата на князце была накинута соболья шуба. На голове — легкая шапка, шитая серебром. Не обеднели балаганцы за последние годы. Скорей, оправились после бед.

— Галди шамай! — по-свойски выругался Бояркан, разглядывая Похабова, губы его дрогнули в усмешке. — Ты был удалой дайша. Но и тебя не обошла старость. Так устроен мир! — подобрев, он вздохнул и назвал Ивана дуумгэй¹¹³.

Они понимали друг друга с полуслова. Толмач молчал, хмурился, с недоумением водил глазами но сторонам.

Иван сел, развязал бечеву мешка, вынул отрез сукна, слиток олова, две иглы, узелок с бисером. Бояркан пощупал сукно пальцами, что-то буркнул за плечо. Молодой родственник убрал подарки.

— Какая радость или беда привели тебя ко мне, дуумгэй? — спросил.

То, что Бояркан снова называл Похабова братом, было хорошим знаком, то, что вынуждал просить ясак, — плохим. Иван помолчал для пущей важности и тихо заговорил по-русски, с долгими перерывами, чтобы толмач переводил сказанное:

— В прошлые годы мы с тобой договорились: я построю острог, а ты будешь давать ясак. Послов от тебя давно не было. Я стал думать, не заболел ли ты? Жив ли? Решил сам навестить.

— Ясак, ясак! Галди шамай! — передразнил сына боярского Бояркан, пропустив мимо ушей лесть о беспокойстве. В прищуренных карих глазах заблестели недобрые огоньки. — Два раза я сам приносил ясак. А буряты все воюют между собой и с казаками. Казаки все воюют между собой и с бурятами. Приходят, грабят улусы. За что платить?

«Вот ведь! — с досадой поморщился Похабов. — И сюда дошла весть о перестрелке енисейцев с красноярцами».

— Все мы плохо царю служим, — оправдался со вздохами. — И казаки между собой ссорятся, и буряты. Дают клятву царю, потом изменяют. Ви-дальцы говорят, мунгалы опять появились в степи. Наверное, подстрекают к измене? — колко взглянул на Бояркана.

— Родственники ездят к родственникам! — рыкнул тот и жестко усмехнулся. — У нас один предок: все мы потомки Великого Могула! От него пошли бурятские, мунгальские и ойротские племена.

Похабов опустил голову и тихо напомнил:

— Когда-то ты мне говорил, что мунгалы вас грабят, отбирают в жены лучших девок, заставляют воевать.

— Мало ли что бывает между родственниками? — опять чертыхнулся князец. — Иной раз они хуже врагов. Сам знаешь! — тряхнул дряблыми щеками и криво усмехнулся, намекая на известное только им двоим.

Сказанного хватало, чтобы понять: в степи зреет новая распря, к измене склоняются не только мунгалы, но и бывшие их кыштымы.

— Я прошлый год ходил к царевичу Цицану, за Байкал, — с расстановкой заговорил сын боярский. — Потом возил его послов к царю. Царевич мне сказал: «Тунгусы и буряты — наши вечные вредные непокорные кыштымы. Берите сами с них ясак, как знаете, а ваш царь пусть живет с нами в приязни».

— У мунгал много царевичей! — раздраженно буркнул Бояркан. — Сколько стоит земля и Вечно Синее Небо, они между собой ссорятся хуже казаков. Но мы дети одного отца. У меня есть две девки-мунгалки, они мои рабыни. Хочешь, подарю? Коня-трехлетку за них отдал.

Иван покряхтел, раздумывая, как вернуться к разговору о ясаке.

— Хороший жеребец стоит тридцать соболей добрых!

Бояркан, не поняв подвоха, растопырил короткие пальцы на ладони:

— Хулэг¹¹⁴ — пятьдесят!

Похабов укоризненно покачал головой.

— Зачем гневишь государя? Под его милостивой рукой твои стада размножились, выпасы ты себе вернул. Племя балаганцев умножилось. По слухам, у тебя под началом полторы тысячи здоровых мужиков. Другие роды платят царю по пять, по семь соболей с мужика. Ты давал царю присягу и платил ему всего пять сороков. И царь тебя прощал. А ведь ты — богатый хубун: украдут десять коней — не заметишь.

Лицо Бояркана побагровело, глаза налились кровью. Он зарычал сквозь сжатые зубы:

— Мунгалы забирали наших девок и юнцов, но они оставались бурятами, потомками Великого Могула, а мой племянник, сын Куржума, доброй волей стал казаком. Не племянник он теперь мне, а Васка Куржумов. Тьфу! Служит царю, как пес, там, где был аманатом. Требует с меня ясак и нас всех называет дикими. Мунгалом стать — плохо, казаком — еще хуже! — Бояркан спохватился, дав волю гневу, помолчал остывая: — Все говорим-говорим и не едим. В добрые старые времена гостей сперва кормили, потом говорили.