Великий тес

— Как скажешь! — пожал плечами Яков и принужденно зевнул. Попинал носком сапога песок. — Но грамоту воеводе я отправлю, что ты меня принудил против наказной памяти идти к Бекетову, а не к Колесникову.

— Отправь! — согласился отец и взглянул на сына сузившимися глазами.

— Мы люди служилые! — чуть смутился, но не опустил глаз Яков. — Мы Господу через старших по чину служим!

— Пиши! Чего уж там! — мягче согласился Иван. — Хоть я от своих слов никогда не отказывался. Да и в свидетелях все казаки. Смотри только, не осудят ли они тебя? С ними службы нести, жить и умирать заодно!

— Мы — служилые! — резче обронил Яков и упрямо отвернулся. — Не все казачьи обычаи — нам указ!

Иван со вздохом пожал плечами:

— Собирай круг! — приказал и двинулся к зимовью. — Говорить будем!

Зашумел остров, засуетились, забегали люди. Вышли караульные с мушкетами, рыбаки с мокрым бреднем. Поклонившись на четыре стороны, казачий голова объявил, что казаки Петра Бекетова терпят нужду за морем.

— И решил я, Иван Похабов, послать к нему на помощь сорок казаков с их хлебным окладом и двести пудов ржи, что послана воеводой Колесникову. А перед воеводой ответ за мой наказ держать мне, казачьему голове.

На другое утро Иван Перфильев со своими вестовыми казаками собрался плыть по наказу Бекетова и с его отписками в Енисейский острог. Он брался передать и грамотку от молодого Похабова. Прежде того Яков подал ее отцу:

— Почитай! Отписал воеводе, что иду к Бекетову по принуждению!

Иван только посмеялся и, не читая, передал грамоту Перфильеву:.

— Уж я-то против сына зла не сделаю! Один раз погрешил подозрением — всю жизнь за тот грех расплачиваюсь.

К полудню казаки атамана Якова, старый стрелец Дружинка и казак Сенька Новиков двинулись бечевником к истоку Ангары, к Байкалу. С ними ушли московские стрельцы и послы царевича. Иван Перфильев с товарищами поплыл вниз по реке. Старый Похабов оставил четверых казаков перебирать зимовье. Остальных с хлебными окладами послал на перемену годовалыцикам Култукского острога. Сам переправился на другой берег к скитникам.

Пониже прежней кельи Герасима и могилы Михея Омуля, у поворота реки они поставили избу, наполовину врытую в яр. Возле нее — срубили часовенку. Ни тына, ни караульных в скиту не было. Иван тихо вошел в часовню. Там тесно молилось с десяток калек.

Таежная жизнь старит быстро. Не так уж много старше Герасима были его вкладчики, но выглядели совсем ветхими. Скитники, лобызая икону Богородицы и Честной Крест, расходились. Герасим вышел последним. Подпер дверь батожком, повел Ивана в свою келью.

— Ну вот, батюшка! — говорил ему на ходу казачий голова. — Хотят или не хотят наши воеводы с московскими дьяками, а острог здесь ставить придется: воровские ватаги торный путь проложили.

— Вот ведь грех-то какой! — суетливо всхлипывал монах. — Жемчуга с лика Богородицы содрали! Не на острове острог надо ставить — здесь. И не острог, а город. — Монах вдруг замер на месте, затих на полуслове, к чему-то прислушиваясь. — Колокола все громче, все явственней звонят! — прошептал, пристально глядя на Ивана.

Похабов натянул поглубже шапку. Досадливо проворчал, обернувшись к часовенке:

— Так нет еще церквей!

— Будут! — невозмутимо ответил монах. — Во имя Спаса Господня! Разрядный поп в ту церковь уже рукоположен. Значит, скоро.

— Благословишь ли острожек на острове? — вкрадчиво спросил казачий голова.

— Благословлю! — со вздохом согласился монах.

Казаки под началом Ивана Похабова в три недели поставили тын, перебрали старую избу, срубили съезжую, подновили лабаз и поставили государев амбар. Теперь на острове при нужде можно было отсидеться в осаде.

На этот раз казачий голова оставил на устье Иркута пятерых годоваль-щиков, дождался перемены и ясака из Култукского острога. Как и опасался, воровская ватага не только не прошла тайком мимо острожка на Байкале, но и пыталась осадить его. Получив отпор, беглецы кинулись на подворье государева пашенного и слегка пограбили его: отобрали бочонок вина, два мешка ржи, увели двух бычков и сманили за собой ясырей. Большего вреда они причинить не успели: култукские казаки отбили двор пашенного.

Дела в верховьях Ангары были закончены. Похабов стал собираться к Дмитрию Фирсову.

— Где зимовать будем? — допытывалась Савина, глядя на Ивана виноватыми глазами, оправдывалась: — Стара уже, устаю жить по балаганам да под стругом. Кости болят.

— В новом Балаганском острожке, даст Бог, и зазимуем! — хмурил повинные глаза Иван Похабов. — Горяч Митька не в меру! Может с балаганцами мир порушить. С красноярами — и того хуже.

Тихонько постанывала и тайком вздыхала Савина:

— Опять в сырой избе жить! А дрова далеко.

— Не заморожу! — отшучивался Иван. А на душе было тягостно, и он предложил, отводя глаза: — Может быть, тебя в Енисейский отправить? На другой год, поди, пришлют замену, вернусь.

— Нет! — решительно ответила Савина. — Без того чуть не всю жизнь тебя прождала.