Великое чудо любви

– Да на тебе воду возить можно! Вечно ноешь, лишь бы кого разжалобить! А на самом деле до смерти любишь жизнь!

Эльвира поднимает воротник шубы. Она теперь единственная в Неаполе носит натуральный мех. Но годы над ней не властны, какой была, такой и осталась: та же самоуверенность папиной дочки, та же легкость и беззаботность, та же поверхностность, свойственная всем, кто, родившись богатым и красивым, точно знает, что эти две сущности не изменят ему даже в старости.

– Не спорю, Эльви, жизнь нравилась мне, а я – ей, но это было лишь мимолетным увлечением и быстро прошло. Знаешь, как понять, что стареешь? Начинаешь терять. Сперва зрение, за ним – имущество, потом здоровье, сон, дружбу, волосы, любовь. И, наконец, время. Я вот всю жизнь бежал от обязательств, а когда остановился, обнаружил, что за мной давным-давно никто не гонится. Это как в детстве, когда ты так хорошо спрятался, что в какой-то момент другие дети просто перестают тебя искать. Все меня бросили. Даже Эльба исчезла – ни с того ни с сего, без объяснения причин. А я ведь считал, что уж ей-то ничего, кроме добра, не сделал.

Эльвира глядит на меня своими огромными, недвижными, непроницаемыми глазами, так похожими на глаза Дуранте, но словно бы вырезанными из черного бархата.

– Что сказать, Фаусто… Это все дело прошлое, – отмахивается она. – Я, если ты не против, пойду, сыро становится, еще укладку испорчу.

– Я ведь и правда пытался ей помочь! Хотел дать ей шанс!

– Помочь, соврав? Верно, Фаусто?

– Я никогда не вру, хотя, бывает, выдумываю.

– Я, конечно, в подобных тонкостях не очень разбираюсь. Знаю только, что как-то раз, много лет назад, случайно встретила на улице Эльбу: я тогда, если не путаю, шла в театр «Сан-Карло» на премьеру «Турандот», мы остановились поговорить, и она заметила у меня те сережки, что ты мне заказал в Борго Орефичи[47], с рубинами в форме сердечек, помнишь? Одна еще сломалась, и ты носил ее починить в мастерскую какого-то бывшего пациента.

– Как такое вспомнить, Эльви, тридцать лет прошло…

– Ну да, ты у нас вечно ничего не помнишь, хорошо, хоть я на память не жалуюсь. Так вот, Эльба, увидев у меня в ухе сережку, побледнела, словно ее накрыло одной из тех жутких панических атак. Я спросила, что случилось, но она говорить отказалась, наотрез. И только когда мы уже стали прощаться, я ведь на спектакль опаздывала, буркнула, что мне не следовало надевать столь дорогую для тебя вещь. Я не поняла, переспросила, и она в ответ рассказала какую-то невероятную историю, будто тебя младенцем бросили в пеленках у церкви Сантиссима-Аннунциата, оставив для опознания как раз эту сережку. Сперва я решила, что она выдумывает, ей ведь всегда было свойственно, скажем так, живое воображение. Но потом поняла, что эту чушь, бог знает зачем, наплел ей ты. Я попыталась объяснить, что это все неправда, что сережки ты подарил мне на нашу годовщину, но она уперлась и ничего не хотела слышать. В конце концов я сняла берет и показала другое ухо, на мочке которого висела точно такая же сережка. Эльба чуть сознание не потеряла – прямо там, в галерее Умберто. Залилась краской, извинилась и убежала. Тогда мы, наверное, в последний раз виделись, потом ведь она в Германию уехала.

Я приглаживаю усы и, подчиняясь выработанному годами условному рефлексу, пытаюсь найти в кармане пальто пачку сигарет, но не нахожу: совсем вылетело из головы, что бросил курить.

– Вранье, – говорю я жене. – Но тебе-то, Эльви, почем знать, сколько в нем правды? А что, если сережка и в самом деле была именно той, с которой меня нашли? Что, если мой друг-ювелир сделал другую такую же, просто чтобы доставить мне удовольствия видеть их на тебе? Что, если я вырос в приемной семье, но никогда об этом не рассказывал, опасаясь, как бы ты и твоя буржуазная родня меня не осудили? Или, может, ты считаешь, что и о других знаешь только правду? Я вот сомневаюсь. У меня таких способностей нет, да, слушай, и ни у кого нет. Правда – всего лишь гипотеза, для ее проверки всей жизни не хватит.

Эльвира ощупывает свисающий из правой мочки крохотный бриллиантик в тусклом золотом круге. Так, ничего особенного, должно быть, заурядный подарок от Джанкарло.

– Знаешь, Фаусто, ты всегда отличался способностью запудрить мозги. Заговаривал меня до умопомрачения, и не меня одну – всех. Словами тебя не одолеть, ты даже собаку убедишь ходить на задних лапах. Но должна тебе признаться, все эти старинные предания меня нисколько не волнуют. Я лично всегда думала, что девчонка уехала просто потому, что встретила кого-то, может, даже влюбилась и постеснялась нам об этом сказать.

– Влюбилась? Ты о чем вообще?

– Ну, в тот последний раз у меня закралась такая мысль. Не спрашивай почему, считай это женским чутьем. Так что перестань уже себя казнить. Девочка последовала зову сердца, и ты не имеешь к этому ровным счетом никакого отношения. Ты не источник всего сущего и не высшая цель.

– Эльви! Эта шутка достойна начальника дорожной полиции Агостино Какаче!