Великое кочевье

- Продал... Все-таки продал дочь жадный человек... - Шепотом спросил самого себя: - Но почему же Яманай не убежала из дому? Ведь она говорила, что любит меня. Или сердце девушки - тонкая былинка, которая клонится во все стороны? Она могла бы расспросить о тропе в долину Голубых Ветров.

Ярманка тяжело опустился на фиолетовый камень, отшлифованный острыми струями реки. У ног злобно ворчали седые буруны.

Долго сидел, спрятав голову в лохматый воротник...

2

Едкий дым костра и бесчисленных трубок, клубясь, заполнял аил, щекотал горло, резал глаза. Яманай часто заливалась удушливым кашлем. По ее осунувшемуся и побледневшему лицу текли слезы. Ей хотелось разметать все, схватить первую попавшуюся лошадь и скакать, скакать дни и ночи. В степь ли, в лес ли - все равно. Но вокруг нее так много людей, что ей даже повернуться нельзя, чтобы не потеснить кого-либо.

Кто-то осторожно снимал с нее шапку. Казалось - с хрустом ломались волосы. Не муж ли это? Но она вспомнила, что увидит его только через три дня. А пока он, затерявшийся в толпе, неизвестный ей, страшен и непонятен. Может быть, ему сорок лет, хотя ей говорили, что он "молод, красив и прям, как ель в густом лесу".

Чьи-то ледяные пальцы касались поникшей головы, расплетали тугие черные косы.

Что бы придумать? Как бы вырваться отсюда?.. Хорошо бы струйкой дыма улететь в лазоревое поднебесье, где солнце, наверно, по-прежнему такое же веселое и ласковое!..

Под костлявыми пальцами стариков, восседавших у костра, стонали двухструнные самодельные топшуры. Голоса наемных певцов были хриплыми и противными:

На веселом лугу ставь аил свой.

Крепко утвердится стойбище твое.

Пусть жилье твое будет красиво,

Железный таган твой

Пусть будет крепок

И огонь твой неугасим.

"С Ярманкой стойбище было бы крепким и веселым, - думала Яманай, покачивая головой. - А теперь все пеплом рассыплется... Счастью не бывать".

Где-то хрипел конь под ножом скотобоя. Голоса стариков, восхвалявших несбыточное семейное счастье, звучали все громче и громче:

Подобно тальнику, разветвляясь, разрастайся,

Умножайся быстрее овцы многоягнячной...

Быстро-быстро бежали горькие думы:

"Что ждет меня впереди? Непогодливые дни. Жуткий буран. Отрежет он меня от всего мира. Сомнет, забросает снежными сугробами".

Яманай подхватили под руки и повели в новое жилье. Усилился, закипел шум восторженной толпы. Откуда-то вынырнули парни с березками, за которые была привязана белоснежная занавеска, и пошли впереди невесты. Она закрыла глаза руками: лучше не видеть этих раскрасневшихся людей, облизывающих губы в предвкушении пира.

Если бы Яманай в этот миг вскинула голову и посмотрела поверх занавески, то увидела бы невысокого парня, который, надвинув шапку на глаза, упрямо пробивался к ней навстречу. Она узнала бы его по шелковой кисти, разметнувшейся по щеке. Но она шла пошатываясь, и тяжелая голова ее опускалась все ниже и ниже. И только тогда она отняла руку от лица, когда гости по-медвежьи зарычали, бросились куда-то в сторону и чуть было не смяли ее.

Одни засучивали рукава, другие выхватывали плети из-за опоясок. Все орали дико и разъяренно. Ругательства сливались в невообразимый пьяный рев. И над неистовой толпой взлетали клочья изорванной шубы. Но Яманай не знала, что пьяные гости били Ярманку.

"Ни один той не обходится без драк... - подумала она и опять опустила голову. - Но... рановато начали: худо будет".

Крики стали пронзительней:

- Догоняйте!.. Держите его!..

Послышался удаляющийся лошадиный топот.

Одна дальняя родственница, заметив, что по лицу невесты текли слезы, жалостливо вздохнула:

- Видно, не любо девке замужество.

Ее соседка сочувственно отозвалась:

- Сердце не обманешь - оно чуткое.

Перешагнув порог нового аила, невеста кинула в очаг ветку пахучего можжевельника, на которую она загадала. Ветка упала на горячую золу, но не загорелась, как было загадано.

Это не смутило Яманай. Успокаивая себя светлой надеждой, она подумала: "Все равно он приедет... Этой ночью увезет меня".

На ее голову неожиданно опрокинули полную чашку парного молока. Она вскрикнула от испуга, хотела вырваться, но женщины усадили ее на кровать, и, отгораживая занавеской, запели:

Пусть лицо твое

До последних дней

Умывается молоком.

Пусть аил твой

Всегда цветет довольством.

Яманай прижала ладони к ушам, чтобы не слышать свадебных песен.

3

В ночь перед тоем жених не сомкнул глаз. Он копал ямы для костров, укреплял огромные казаны и рубил дрова. Сам с собой разговаривал вполголоса:

- Скоро у тебя, Анытпас, будет свой очаг, свои табуны. Большой Человек намекнул, что он посадит тебя на твою собственную лошадь.

Неделю назад, когда Анытпас кочевал с табунами по ту сторону хребта, за ним прискакал посланец:

- Хозяин зовет.

Сердце парня больно сжалось: "Опять разобьет губу, как прошлый раз, когда волки задрали жеребенка".

Но Сапог великодушно встретил его чашкой араки, после короткого разговора о табунах многозначительно кивнул на Шатыя и сообщил: